Унция или Драгоценное Ничто - стр. 29

Сама Медина вела себя так, будто ничего не замечает, но, принимая копии отчётов, нарочито, как ему казалось, касалась руки Якоба. И тот плавал в неуклюжем блаженстве, отчаянно краснел и принимался хватать крутившиеся в воздухе мысли.

«Огонь, пожирающий меня изнутри, – писал он в дневнике, – сродни пламени костра, на котором закалялась до сияющего бессмертия вера великих еретиков. Я бы без страха шагнул в самое жаркое пекло и терпел нечеловеческие муки, лишь бы выпестовать лучистый цветок любви в его абсолютной красе!»

Но всё закончилось столь же безнадёжно, как в молодые годы, когда миловидная любительница оперы помогла студенту-математику начать исследование всей жизни. Спускаясь однажды по полутёмной лестнице, Якоб наткнулся на свою мечту в объятиях рослого стюарда и, стыдясь себя самого, беззвучно ретировался.

Теперь профессор клал бумаги на стол, вставая и отходя к окну, чтобы никто не видел беспомощного взгляда, усиленного линзами очков. Ледяные горы в пунцовых лучах заката были так похожи на его обливающееся кровью, стынущее сердце. Пламя, которому он так хотел поклоняться, было накрепко заперто в эфирной тюрьме, но чьи-то тёмные голоса шептали по ночам: «Всё кончено, Пуп! Ты – ископаемое, ты никому не нужен!»

– Но мои исследования? – ворочался и вскидывался он. – Я же делаю это не ради себя, а для людей! Неужели ни одно из тех сердец, что я видел, пусть и не самое красивое, не полюбит меня?

«И не надейся, ты, никчемный, мягкотелый старикашка!» – издевались и смеялись голоса. Казалось, они принадлежат самой ночи, её злому, чернильному языку, болтающемуся в плоском флаконе оконной рамы.

Бывший королевский дворец спал, погружённый во тьму. В буйной зелени запущенных газонов стрекотали цикады, время от времени в глубине сада протяжно вскрикивала ночная птица.

В комнате, заставленной ящиками с лимонами и апельсинами, на полу лежали председатель опекунов Карафа и его младший брат Гамнета. Бородач лежал тихо и ровно дышал, Гамнета беспокойно возился на подстилке и кряхтел.

– Скажи, брат, – наконец, не выдержал он. – Для чего жить во дворце, если всё равно спишь, как кучер?

Карафа и ухом не повёл.

– Я люблю запах фруктов, – Гамнета перевернулся с боку на бок. – Но нюхать их и не съесть – сущая пытка!

Бородач молчал.

– И вообще, я уже давно не видел ненаглядную, – он сбросил покрывало. – Я по ней соскучился!

Тишина.

– Ну, послушай, если ты не отпускаешь меня домой, – Гамнета сел, – так хотя бы разреши и ей жить во дворце!

Снова тишина.

– Не могу тебя понять, – молодой мужчина развёл руками. – Ты же мой близкий родственник, а не кто-то посторонний!

Председатель повернулся лицом к ящикам.

– Во дворце триста комнат, неужели все надо сдавать чужестранцам? – не унимался Гамнета. – Уж одну-то комнатушку ты бы мог выделить моей ненаглядной. Да и нам не сдалось жить в кладовке!

Молчание.

– Слушай, у меня от этого пола болит спина, – пожаловался он. – Я не могу спать на камнях, да и наша мама не одобрит твоё поведение.

– Пока молодой, закаляй дух борца, – подал голос Карафа. – И вообще, спать на твёрдом полезно для позвоночника. Чтобы потом лучше гнулся.

– Но, брат, нельзя же быть таким бессердечным! – Гамнета улёгся обратно. – Если ты не жалеешь меня, пожалей хотя бы нашу старую маму. Что она скажет, когда я напишу ей об этом?