Умелая лгунья, или Притворись, что танцуешь - стр. 13

Мать развернулась к отцу, подбоченившись.

– Ты предлагаешь мне сыграть роль плохого парня? – раздраженно спросила она.

– Ну, никто не навязывает тебе эту роль, – спокойно произнес папа.

Она нахмурилась, между бровями появились две вертикальных морщинки.

– По-твоему, это правильно – отпустить двух девочек ночевать там одних?

– Возможно, изумительной ее не назовешь, но я не понимаю, чем они рискуют. – Он явно поддразнивал маму, и ее недовольство легко могло вырасти в гневную отповедь, судя по тому, как вспыхнули ее щеки.

– Грэхем, к этому нельзя относиться так легкомысленно, – заявила мама, привалившись боком к черной гранитной столешнице. – Мы должны думать не только о Молли. Нам же даже не знакома ее приятельница.

– О, она правда очень красивая, – быстро вставила я, сделав вид, что знаю Стейси лучше, чем на самом деле… и как будто ее красота могла иметь какое-то значение для нашей ночевки в родниковой сторожке.

Мама, казалось, не слышала меня.

– Может, нам следует поговорить с ее родителями, – слегка смягчаясь, предложила она, – получить их разрешение?

– Ну, мам, к чему делать столько шума из-за какой-то одной ночевки, – взмолилась я.

– Молли, – сказал папа, – когда родители привезут Стейси, позволь маме или мне поговорить с ними, пока они не уехали, ладно?

– Ладно, – буркнула я, вставая. – Ты готов диктовать?

– Полагаю, сначала нам с мамой надо исполнить оперную арию, – сказал он.

– О нет, – простонала мама. – У меня нет времени на арии. Не надо. Право же, я не сержусь. Я уже успокоилась.

– Это важнее, чем нарезка лука, – настаивал он.

– Грэхем! Ужин будет поздно.

– Разве мы не можем подождать? – Он глянул на меня, и я, уже стоя в дверях кухни, покорно выразила согласие с ним.

– Я буду в твоем кабинете, – сказала я.

Выйдя в коридор, я вовсе не отправилась в отцовский кабинет, а прижалась к стене в ожидании дальнейших событий. Приготовившись слушать.

– Итак, о чем мы споем? – спросил папа.

– Мне все равно, – с покорным вздохом ответила мать. – Выбирай сам.

– Гм, может, о посудомоечной машине?

– В кои-то веки, – бросила мама.

– О-о-о-х! – пропел мой отец громким оперным голосом. – Посудомойка! Посудомоооойка!

– Посуууудомойка! – пропела в ответ мама и вдруг рассмеялась, и почти сразу они оба заголосили свою немногословную абсурдную оперу, их голоса взмывали до писклявых высот и опускались на басы, изображая некую великую драму.

Расселл вышел из своей комнаты и удивленно глянул на меня.

– Они что, ссорятся? – прошептал он.

– Минорное разногласие, – покачав головой, улыбнулась я.

Он зажал уши пальцами, но с ухмылкой побрел обратно в свою комнату. А я стояла как вкопанная. Мне нравилось слушать их. Стоя там, в коридоре, я с улыбкой подумала, что действительно чувствую, как поднимается настроение моих родителей. «Да, – подумала я, – мой отец способен улучшить душевное настроение». Он мог облегчить печаль, уничтожить страх, рассеять гнев. Бывали дни, и сейчас был один из них, когда я думала, что он – волшебник.

– Что ты думаешь об этом снимке? – спросил Эйден. – Один из моих любимых.

Он повернул экран своего лэптопа ко мне, показывая фотографию. Гавайский пейзаж, мы сидим на скамейке на фоне Даймонд-хед [8], оба загорелые, бодрые и очень, очень счастливые. Однако такое фото не подходило для нашего семейного портфолио.