Улыбнись нам, Господи - стр. 33
– Угощайтесь! – сказал Эльяшев.
Запах апельсина дразнил ноздри, но Семен Ефремович не отваживался первым притронуться к соку. Слабость у него прошла, и стрелки на картине в высоких ботфортах и широкополых шляпах уже не походили на жандармов.
– Угощайтесь!.. – настойчиво предлагал хозяин, и Шахна отпил глоток.
– Я могу взяться за защиту вашего брата только в том случае, если россиенское дело пошлют в Петербург на доследование и если… – Эльяшев откусил кусочек сыра.
– Если… – поторопил его Семен Ефремович.
– Если ваш брат на время суда станет моей тенью. Сейчас поясню свою мысль.
Эльяшев отломил еще один кусочек сыра и протянул догу.
– Ваш брат должен – хоть на время суда – отказаться от своих убеждений.
– На это он не пойдет.
– Я же не сказал: «на все время». Я сказал: «на время суда». После суда он сможет снова проповедовать свои идеи, а на суде пусть кается и клянется, что больше никогда не поднимет руку на власть предержащих.
– Вы плохо знаете моего брата.
– Зато я хорошо знаю русское судопроизводство. Мы можем, господин Дудак, выжить только так.
– Как?
– Отказавшись от своих убеждений. Оставим их до лучших времен, когда у нас будет собственный дом, собственный суд и собственные губернаторы.
Семен Ефремович был уже не рад, что послушался Князева и из всей виленской адвокатской братии выбрал Эльяшева. Он, Шахна, пришел сюда не для того, чтобы выслушивать его оскорбления. «Поставщик каторжников и мертвецов!» Ничего себе тавро! Да если он, Эльяшев, хочет знать, Шахна и служит там только для того, чтобы мертвецов и каторжников было меньше! Разве не его заслуга в том, что избежал каторги этот Кремер или Кример, которого поймали с ворохом подметных листков? И потом, не всем же быть присяжными поверенными, кто-то должен и другим делом заниматься; заниматься, стиснув зубы, мучаясь и страдая. Может, Господу Богу страдания человека более угодны, чем его занятия?
В душу Семена Ефремовича вдруг закралось подозрение, что своими высокопарными рассуждениями Эльяшев пытается прикрыть свое нежелание защищать Гирша, что за всем этим кроется простой расчет, что единственным убеждением Михаила Давыдовича была выгода. Что значат для него жалкая расписка, бумажное обязательство? Деньги на бочку – до суда или после. Хорошо и до, и после.
Эльяшев больше ни о чем его не спрашивал, помешивал ложечкой апельсиновый сок, облизывал ее, как ребенок, морщился, похрустывал сухим деревенским сыром, задумчиво молчал, и Семен Ефремович понял, что время его истекло. Он встал, поклонился и направился к двери.
– Постойте! – остановил его Эльяшев.
Дог, знавший назубок все команды хозяина, преградил Семену Ефремовичу дорогу.
– Постарайтесь уговорить брата, – промолвил Эльяшев.
– Это невозможно.
– В жизни все возможно. Рекс, на место! – крикнул Эльяшев.
Дог походкой сожителя вернулся к столику, за которым сидел хозяин.
– Виселицу сколачивают из тех же досок, что и стул. Пока топор и доски в руках вашего брата, – сказал он после некоторого размышления.
– Он скорее пойдет на смерть, чем изменит себе, – отрезал Шахна.
– У него есть жена… дети? – неожиданно спросил Эльяшев.
– Жена… беременная…
– Человек, который сознательно может сделать сиротой своего ребенка, вряд ли достоин защиты.
– Господь велит защищать всех.