Улица свежего хлеба - стр. 3

– Кабинка три. И чтоб по-настоящему сексуально. Игриво. Клиент любит красный.

Забава вернулась за кулисы, где воздух особенно густел от странных запахов и от дыма. Её пальцы скользнули по красному кружеву – этот комплект всегда казался ей насмешкой: прозрачный, как её жизнь, и кричащий, как нетерпение к себе. Бюстгальтер, трусики с вырезами, подвязка – всё она натягивала механически, будто бы облачаясь в доспехи перед битвой.

Перед зеркалом тревожно замерла. Отражение раздваивалось: одна – дерзкая, с огненными волосами и губами, обведёнными в насмешку; другая – та самая девочка, которая когда-то пряталась в шкафу, когда в доме раздавались голоса ругани.

"Как же тупо они думают, что это просто танец…"

Каждый раз – будто раздеваться перед чужими взглядами легко? Каждый раз – будто отдавать кусочек души, которую уже почти не осталось.

Губы у нее сжались в тонкую ниточку. В горле ком – не страх, не стыд, а что-то другое, более ничтожное, страшное… Выживание.

Танец – для нее всегда насилие. И почти всегда борьба.

Не то, что показывают в кино – не смех, не игра, не «легкие деньги». Это когда твое тело перестает быть твоим, когда каждый изгиб, взмах бедрами вырывает из тебя кусок личного. И самое страшное – ты сама помогаешь этому. Добровольно.

Она прикусила губу до крови. Тягостно вздохнула и шагнула за занавеску.

Там темно.

Там ждал опасный клиент.

Кабинка пахла кожаным диваном и старым коньяком.

Стены, выкрашенные в кричащий красно-фиолетовый цвет, будто кривлялись, подчёркивая всю пошлость сокрытого места. Забава вошла, стараясь не замечать убогой обстановки, но в воздухе витало что-то ещё – знакомое.

Мужчина стоял спиной, разглядывая безвкусную репродукцию на стене. Высокий, с густыми каштановыми волосами, он казался слишком нездешним для местного заведения.

– Ты спрашивал обо мне? – её голос прозвучал тише, чем она хотела.

Тишина.

Потом – басистый смешок, от которого мурашки понеслись по спине, спрыгнули с кожи и рванули к выходу.

– Привет, солнышко.

Сердце остановилось. Нет. Нет. Нет.

Он повернулся.

Карие глаза Тимура скользнули по её телу с той же голодной усмешкой, что и несколько лет назад.

– Смотрю, дела у тебя идут в гору.

Лучше бы он ударил её. Лучше бы застрелил.

В горле ком – не страх, а ярость, густая, как смола с дрожью. Она застывает перед ним в этом проклятом платье, и каждый его взгляд обжигает кожу.

– Какого чёрта ты тут делаешь?! – её голос внезапно зазвенел, будто кто-то раздавил хрустальный бокал.

Мужчина не спеша плюхается на диван, разваливается, как хозяин жизни. Его пальцы начинают барабанить по кожаному подлокотнику – тук-тук-тук – будто отсчитывают секунды до полного краха.

– Не очень-то уважительно ты разговариваешь со своим спонсором… Да и спасителем.

Спаситель? Слово обжигает, как кипяток. Перед глазами всплывает: мать, сгорбившаяся над счетами, брат, который снова клянчил деньги, её собственные руки в царапинах от ночных смен. И всё это – из-за него.

Руки вдруг сжались кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Боль – хоть какая-то опора в вырисовывающимся кошмаре.

– Ты не грёбаный папочка-благодетель! – слова вырываются, как яд, тот копился в ней годами.

Тимур ухмыльнулся. Глаза его сужаются, будто он только сейчас по-настоящему разглядел её – не как жертву, а как противника. В кабинке будто выкачали воздух.