Улица Холодова - стр. 2
Поиск и обнародование правды – то, что объединяло всех главных героев моего детства. Вот что для меня до сих пор важно в людях. Холодов показал своей жизнью и своей смертью, что, даже происходя из моего тогда неблагополучного подмосковного города, из семьи таких же инженеров, как и мои старшие, можно стать кем-то, чью жизнь, работу и смерть будут ценить все главные взрослые моей школы и моей страны. Я решила стать журналисткой, как Холодов: видеть правду и писать ее. И, может быть, погибнуть за нее, чтобы меня все ценили и жалели.
Это книга не о Дмитрии Холодове, это книга обо мне, о влиянии Холодова на меня, о времени моего взросления. Этот текст еще и о журналистской профессии, которую я всегда чрезвычайно уважала, а сейчас, в это неприспособленное для свободы слова время, смогла разглядеть и понять еще лучше. В этой прозе я выстраиваю свою ментальную «улицу Холодова», на которой прямо сейчас живут и работают современные русскоязычные журналистки и журналисты. Они не боятся, или боятся и очень устают, но продолжают писать.
Чтобы больше узнать о расследовании убийства Дмитрия Холодова, можно почитать хорошую книгу «Дмитрий Холодов: Взрыв. Хроника убийства журналиста» составителей Сергея Рогожкина и Ольги Рубан. Это самое полное собрание текстовых документов о Холодове. Там рассказывается в том числе о разных версиях, рассматриваемых следствием в первые годы после гибели журналиста. Там много документов и информации о жизни Холодова, именно оттуда я брала многие сведения для написания своей книги. Есть документальный фильм «Свобода печали», его я не видела. И еще есть книга «Дело Холодова» Екатерины Деевой, той самой журналистки, которая находилась в кабинете вместе с Холодовым во время взрыва и которую контузило. Эту книгу я тоже не читала. В какой-то момент я остановилась в начитывании статей, курсовых и насматривании записей архивных передач на ютьюбе, потому что поняла, что не занимаюсь документалистикой: не пишу книгу-биографию или книгу-расследование. Мой текст основан на ключевых событиях из жизни Дмитрия Холодова (и моих), но в художественных целях сцены беллетризированы.
Я пишу книгу-удивление о том, как росла и училась в городе, улицу в котором назвали в честь только что убитого мальчика-журналиста, и как это повлияло на то, кем я стала.
По городу замороженному, солнечному и живому внимательно идут две женщины. Обе плотные, обмотанные в надежное, зимнее, которое было когда-то зверями. Солнце украшает жизнь женщин, украшает вытянутую вдоль желтых и розовых сталинок улицу. Одна женщина взрослее, прочнее, другая осторожнее, но круглее, она беременна. Та, что постарше, в дубленке, та, что младше, в шубе. Старшая женщина будто ведет на невидимом поводке свою дочь с еще одним ребенком внутри. Встречают еще одну. Тоще́е, ниже, в пальто с меховой оторочкой. С желтым бидоном – с желтым и красным цветами на боку. Останавливаются, чтобы говорить. Та, что полнее, предъявляет дочь с другим ребенком внутри. Встречной тоже есть что предъявить – бидон.
– Где молоко брала? – спрашивает та, что с дочерью.
– На Холодова, – отвечает та, что с бидоном.
Я видела в детстве этот эпизод, возможно, не раз. Это могло быть не молоко, а мясо. Или яйца. Или картошка. Хотя ее брали на рынках – с машин, в другой сезон. Женщины могли быть совсем иные. Например, молодые подруги в дубленках, гуляющие по магазинам. В руках у них сумки под кожу и пакеты. Сумка над пакетом в одной руке. И их встречает знакомая постарше в шубе, может быть их бывшая учительница. Из тех, у кого небольшая разница в возрасте со своим классом, когда она только приходит в школу, лет семь. У нее не бидон, а нейлоновая сплошная авоська, темная, с цветочками. Может быть, там торт «Птичье молоко», мой любимый. С жар-птицей на белой коробке. Перевязанный веревкой, за которую одна из дубленочных держит во второй руке торт, крепко, пальцами, через белую пушистую шерстяную варежку.