Улей 2 - стр. 15
С тем, в ком нуждаются. Кому доверяют.
Титов глотает водку и делает глубокий вдох. Смотрит на представление, что устроила Ева, до последнего оставаясь сторонним наблюдателем. Прикрывая веки, она танцует под жесткий хип-хоп брутального Kanye Westa. Вливается в атмосферу эмоционального краха и вседозволенности, что тот пропагандирует. Кружась на носочках, вращает над головой стреляющей белой пеной бутылкой. Пьет из горла.
Улыбается.
Искренне Ева очень редко улыбается. И Титов… неожиданно понимает, что любит смотреть на ее улыбку.
Она, мать вашу, сводит его с ума.
В отличие от Исаевой, он старается контролировать количество выпитого. Ему нельзя сильно напиваться. Черт возьми, не рядом с ней. Он должен сохранять хоть какой-нибудь контроль.
Только вот… Смотреть на нее и не пьянеть – очень сложно.
Эмоции захлестывают. Хочется тупо ужраться в хлам.
Отставив пустую рюмку на столешницу, втягивает носом воздух. Сцепив руки в замок, в очередной раз встречается с Евой глазами.
У него, бл*дь, дрожь по коже. Лишь от одного ее взгляда.
Она же улыбается, не имея представления о том, что у него, мать вашу, подгибаются колени.
– Красивая, – говорит прислоняющийся к барной стойке парень, не вкладывая при этом в свои слова никакого скрытого смысла. – Я бы даже сказал, нереально красивая. Местная?
Титов закусывает нижнюю губу, медленно поворачивая голову к говорившему. Макс Халюков, темноволосый парень со смуглой кожей и узким разрезом глаз, по прозвищу Мексиканец. Адам внезапно испытывает к нему резкую антипатию, которой ни разу не возникало до этого момента.
– Она не для тебя.
Брови Мексиканца приподнимаются, а взгляд становится чуточку осмысленней.
– Не для меня? А что, для тебя?
Напрягая челюсти, Титов прикусывает язык. Пытается сдержать хлынувшую горячими волнами ярость. Его ноздри расширяются, брови сходятся на переносице, а скулы выделяются острее.
– Просто закрой свою пасть и смотри в другую сторону, – угрожающе выталкивает он.
– Э-э-э… Ладно-ладно, Тит. Я понял… Ты и она…
Адам останавливает словесный поток одним лишь взглядом.
– Нет никаких «я и она», – произносит это и злится еще сильнее. – Просто ее нельзя трогать. Что тут непонятного?
Макс заторможенно моргает.
– Я понял, – рассеянно произносит он. – Наверное.
– Тогда свали нахр*н, Мексиканец.
– Ок. Пойду, забью косячок… Нахр*н…
У Титова не получается оставаться трезвым.
Наливает себе новую стопку водки и залпом выпивает. С мрачным видом слизывает ее с губ. Смотрит на Еву и предвкушает тот момент, когда они останутся с ней наедине. Момент, когда она будет принадлежать лишь ему одному.
Он так и не решился ее отрезать. Нет, он пошел другим путем.
Входит в жилище Марии Иосифовны без стука.
– Мне нужно что-нибудь против Исаева, – упирая руки в узкие бедра, останавливается прямо перед женщиной.
Она невозмутимо поправляет отрез цветастой ткани под лапкой швейной машинки и только после этого встречается с непризнанным внуком взглядом.
– Решил принять войну, значит, – не спрашивает, констатирует.
Титов сжимает челюсти, играя желваками, и нетерпеливо повторяет свою просьбу.
– Что-нибудь отличительное и важное о Павле Исаеве. Если не можешь помочь, говори прямо.
Бледно-голубая радужка на фоне желтых белков старухи выглядит сегодня совершенно бесцветной. И когда ее взгляд задерживается на Адаме, он невольно задается вопросом: были ли глаза его отца такими же бледными и холодными?