Уголовный кодекс для Ушастых - стр. 9
Пока тот пил, на меня глазели трое местных солдатиков совершенно расхристанного облика. Ко мне бы их, в мою полуроту – уж я бы научил балбесов с утра надевать ботинки на свежую голову… Хотя о чем это я? Из любого грязного кобольда солдат получится лучший, чем из них. Стоят, понимаешь, глазеют и грызут орехи, разбивая их молотком на перилах крыльца. Орехи, кстати, точно такие же, как и у нас… А теперь один из этих дятлов сказал что-то смешное и все трое заржали, как кони. Про меня сказал, между прочим!
Нужно было как-то ответить, но вариант “оторвать головы” я исключил сразу. Вместо этого повесил поводья на вбитый в стену крюк, подошел к троице и показал на мешочек с орехами, который солдатик-юморист держал в руке. Они снова загоготали, хотя вроде бы ничего особенно смешного я не сделал, даже не сказал ни слова, но мешочек протянули: “Бери, угощайся!” Ничего… Сейчас все вместе посмеемся!
Я взял один орех, внимательно посмотрел на него (они наконец заткнулись и даже чуть вытянули шеи, видимо поняв, что предстоит что-то интересное), покатал в пальцах и медленно сжал ладонь в кулак. Хрустнуло. Когда пальцы разжались, на землю посыпались обломки скорлупы. Ничего сложного на самом деле, даже кое-кто из людишек в моем мире так может, но этих проняло. Уставились на лежавшее на ладони ядрышко, раскрыв рты, как на нечто чудесное, хотя было оно самым обычным.
Посмотрев сверху вниз в глаза болтуну (мой рост гораздо выше, чем у среднего человека, помните?) и держа ядрышко между указательным и безымянным пальцами, я опустил взгляд в район его живота. “А что будет, если я так с твоим хозяйством поступлю?” Болтун правильно понял намек. Побледнел, стушевался и сделал шаг назад.
– Спасибо! – поблагодарил я, кинув ядрышко в рот и улыбнувшись.
Обычно когда орк вот так улыбается в лицо, людишки отводят глаза. Не знаю, почему. Зубы у нас с ними, в общем, одинаковые, разве что мои клыки чуть подлиннее. Была одно время мода подтачивать их, но она давно ушла в прошлое и я так не делаю. В общем, непонятно, откуда у них такая реакция на мою дружелюбную улыбку.
Тем временем к корыту подтянулись Мишка с Петрухой. Их и Иваныча лошадки потянулись к воде, а Петруха взял стоявшее рядом с корытом ведро и направился к колодцу. Правильный поступок! Я и сам собирался это сделать. Попользовался – оставь, как было. С теми тремя у Мишки завязался разговор, но интонации теперь были скорее уважительными. Опять прозвучало странное слово “цирк”.
Подошел и Альф. Посмотрел на солдат, показал пальцем на одного из них и сделал приглашающий жест. Тот подошел. Маг снова ткнул пальцем в его перевязанную грязной тряпкой руку, покрутил ладонью: “Разматывай!” На предплечье, под тряпкой, обнаружилась длинная и глубокая резаная рана, причем кожа вокруг нее уже воспалилась. Выглядело это все не слишком хорошо.
“Так пойдет – хозяин руки откинет копыта!” – подумал я, а маг спросил строгим голосом:
– Что это у тебя?
Спросил, разумеется, на всеобщем языке. Солдатик ничего не разобрал, но быстро забормотал что-то, оправдываясь. Маг послушал его, делая вид, что понимает, потом заставил положить руку на перила и надавил пальцами на локтевой сустав. Солдат дернулся и охнул, но сразу расслабился. Видно было, что боль прошла. Никакого волшебства на этот раз, просто нервы парализованы. Альф положил ладонь на рану, почти сразу убрал. Сочившаяся сукровица мгновенно засохла, а опухоль на коже спадала на глазах. Если человек не станет чесаться, то через пару недель на этом месте останется обычный шрам.