Угличское дело. Кроткий роман - стр. 10
ХХХ
Углич. Не боевые "украинные" стены а вполне себе мирные внутренние городские стены. Сушилось белье, а кое-где проломы были неряшливо заделаны досками и заросли кустами да травой. Тусклая деревянная икона над ржавыми воротами. У торговой дороги, ведущей в город, совсем молоденький стрелец в кафтане и с бердышом, начищенном до блеска. Он охранял женщину, по шею закопанную в землю. Недалеко девушка Дарья, а с другой стороны, на низенькой скамеечке, сидела бойкая старушка Макеевна, мать стрельца Торопки.
– Торопка, сынок. Может кваску. Солнце как печет
– Не буйствуйте, мама…Сидите тут и сидите. Дома Зорька не кормлена.
– Ты за нее не сердешничай. За себя горюй. Поставил черт усатый на солнцепеке. Уж я пойду. Пойду старосте губному пожалуюсь. Что же если робкий да неклепистый так и можно? Всем пистоли дали. А где наша пистоль?
– Матушка цыц.
– Не цыцкай на матерю. Разживись в начале, чем цыцкать.
– Я на вас тоже Ракову пожалуюсь. Стоять.
Бердышом Торопка преградил путь Даше. Та протянула кувшин.
– Водички. Напиться.
– Не можно. Принимай назад.
Эту сцену видели Каракут и Рыбка. Движеньем руки Каракут остановил их маленький поезд. Каракут спрыгнул с коня и подошел к стрельцу. Сзади него держался Рыбка. Торопка вперед выставил бердыш.
– Не подходи.
К нему на подмогу бросилась Макеевна.
– Уйди носатый.
– Ты чего, жиночка.
– Думаешь, если у нас пистоли нет так можно? Торопка, дай бердыш.
– Матушка.
Пока они тянули друг у друга бердыш, Каракут склонился над преступницей. Ее глазабыли закрыты, но она еще жива. Каракут достал маленькую сулейку. Приложил ее к пересохшим губам женщины.
– Ты что это. Нельзя. – крикнул Торопка.
– Нельзя так нельзя. За что ее?
Из под локтя Торопки выглянула Макеевна.
– Мужа свово казнила, убивица. Пока спал, зарезала.
– Было за что?
.– Коли так. Что с того?
Каракут подошел к Даше.
– Дочь? Нечего тебе тут делать. Домой иди. Она заснула теперь. Далеко она .
ХХХ
После того как пополдничали, Битяговский за ухо вытащил Митьку Качалова из-за теплой большой печки. Там Митька, как и положено провинциальному русскому человеку, вознамерился славно всхрапнуть часок, а лучше и другой и третий.
– Да рази ж сегодня мой черед, Михайло Петрович.– жаловался Митька. Дьяк его не слушал и свое долдонил.
– Рассыпались как тараканы. Вот уж мы с вами субботу святую спразднуем. Розгами да уксусом. Заходи, – дьяк толкнул Митьку в черный спертый воздух Брусенной избы. Теперь дьяк сидел за толстыми хозяйственными книгами, а напротив Качалов скрипел пером и нудел.
.– Леонтия Терехова вдовица. Две кадушки с медом гречишным. Эх, она сама как мед..
– Жито, жито за ней.
– Не было за ней жита.
– Гляди лучше.
Качалов со вздохом встал и пошел к двери. Дверь внезапно распахнулась. Впечатала Митьку в бревенчатую стену.. Вошел разъяренный Михаил Нагой. Высокий с испитым лицом.
– Где деньги, дьяк.
А дьяк, словно не расслышал, сказал невозмутимо.
– Мишка а книги прибери. – а потом добавил как будто только сейчас заметил князя.
– Здрав будь княже, Михаиле. С брюхом что не так? Больно гневлив ты сегодня.
– Деньги, дьяк.
– Нету, князь. Пока с Москвы указу не было.
– С Москвы. От Бориса.
– От государя.
– От государя… Как бы все не перевернулось однажды, дьяк. Тогда…
– Это я уже слыхал. От кого же? Андрюшка Молчанов помяс ваш что-то такое вспоминал. Пропал он что то. Давно не видать. Или видать. Это с какого крыльца смотреть. С моего вот допустим…