Училка - стр. 33

– У нас ведь пока не придуман политкорректный термин для людей, приехавших в Москву на заработки из республик нашей бывшей безграничной социалистической империи, – рассуждал Андрюшка. – «Гастербайтер» не охватывает всей массы черноголовых людей, выглядящих не так, плохо говорящих по-русски, людей совсем иной культуры и не имеющих никакого отношения к нашей культуре, к нашему прошлому. Многие приехали временно и не скрывают этого. Кто-то хотел осесть и осел. Кто-то живет в своей диаспоре и другой жизни не хочет. Некоторые старательно учат русский, женщины красятся в блондинок, дети уже совсем хорошо говорят и пишут по-русски. Но таких мало. Американцы придумали термин «афроамериканец». Негра нельзя назвать негром, он обидится. А наших как называть?

– Может, «азироссияне»? – встряла я.

– Остроумно! – хмыкнул Андрюшка.

– Или «ксенороссияне»? Хотя думаю, что латинский корень «ксен» – «чужой» – обидит.

– Обидит, наверняка, – согласился мой брат. – Никто не захочет называться чужим. Обидится. За ножом полезет. Мне, правда, важнее, чтобы сохранилась русская нация хотя бы в том виде, в каком она пришла к третьему тысячелетию. Гораздо важнее, чем обидеть термином или даже отношением людей, которые приехали сюда, бросив свои виноградники и овец, чтобы быстро и гарантированно заработать деньги.

– Виноградник может засохнуть, – поддакнула я, – овца – заболеть, а пятнадцать тысяч рублей за подметание моего двора московское правительство всегда заплатит.

– Анюта, мы преувеличиваем – у многих приехавших нет ни овец, ни виноградников. У них ничего нет – ни там, ни здесь. Они тут не от хорошей жизни.

– Но что ж теперь – всем, вообще всем, у которых ничего нет, – ехать в Москву? По моему городу собираются пустить 340 километров наземного метро. А москвичи не стали рожать больше, они стали рожать меньше (мы с тобой не в счет), потому что теперь труднее и страшнее жить. И вообще, и в Москве в частности. Москву перережут рельсами, понастроят воздушных путей для поездов, для того, чтобы по ней могли перемещаться миллионы тех, кто бросил – да, Андрюша! – своих овец и свои виноградники и приехал сюда, ко мне жить.

– Ксенофобия, Анюта, – вздохнул мой брат.

– Да почему? Ну я же не еду туда – возделывать чужие брошенные виноградники?

– Анюта, меня так же как тебя, как и многих русских, пугает второе татаро-монгольское нашествие. И я понимаю, что независимо от моих опасений, от реальной угрозы и роста преступности, и подмешивания крови, и даже потери национального самосознания существует какая-то, увы, неизвестная даже мне договоренность на правительственном уровне.

– Да, я новости слушаю через раз, но очень внимательно. И думаю, что это не может быть просто разгильдяйством и равнодушием наших моложавых, смело говорящих на языке улиц властей.

– Анюта, – засмеялся брат, – не обостряй.

– Я не обостряю. И фамилий не называю. Из трусости. У меня двое детей. Но я слышала, правда, своими ушами, Андрюша, как нынешний премьер-министр обронил в эфире, что существует некая «квота» – шестьсот тысяч человек в год из Средней Азии принимает Москва. И в тот год – шестьсот тысяч, и в этот – уже миллион двести. Почему? Потому что наши люди «не хотят работать дворниками». Это правда?

– Я очень сомневаюсь, – заметил Андрюшка. – Помнишь – или ты, может, и не помнишь, но раньше было так: аспирант устраивался дворником, и за это ему давали дворницкую, при том, что он получал зарплату. Можно было отработать больше десяти лет дворником и получить жилплощадь в Москве. У меня так друг и кандидатскую защитил, и квартиру получил. Женька Смирнов, помнишь? Ты еще за него замуж отказалась выходить.