Убырлы кеше - стр. 5
Морозец щипал нос и щёки, но под овчинным тулупом и толстым пуховым платком Настасья даже немного вспотела. Она шагала быстро, всё время озиралась: нет ли погони. Как-то раз оглянувшись, Настасья налетела на какую-то бабу, и та, зацепившись коромыслом, едва не окатила беглянку водой. Баба тут же разоралась, игравшие поодаль мальчишки стали громко свистеть и улюлюкать, видя, как Настасья, подняв воротник, спешит убраться восвояси. Один из них даже кинул ей вслед снежком, но не попал. В Плотницком ряду, опять оборотившись назад, едва не угодила под ехавшие на базар сани.
– Куды прёшь, гусыня? – рявкнул возница – скукоженный мужичонка в распахнутом на груди тулупе.
– Сам варежку не разевай, тюха кудлатый! Гляди, куда прёшь? – крикнула Настасья и чуть не прыснула со смеху. Сквернословию она научилась у Глашки – та была в этом деле мастерица. Настасья поспешно нырнула в проулок.
– Гляньте-ка! Дороги ей мало! Сама лягуха, а корчит из себя царевну! – продолжал голосить возница вслед торопливо удалявшейся Настасье.
«Знал бы, дурень, на кого рот раззявил! Ты только посмотри – лягухой назвал!» И вовсе не корчит она из себя царевну… Настасья вздрогнула, вспомнила, отчего тут в таком виде оказалась. «А что как и впрямь царицей стану? Тьфу-тьфу, типун тебе, дядечка!..»
Миновав очередную узкую улочку, она вышла к городскому базару. Тут было суетно, но Настасья немного успокоилась, очутившись в толпе. Теперь-то её отыскать будет ещё труднее. Побродив по торговым рядам, полюбовавшись на привезённые шелка и пуховые платки, Настасья прикупила две связки баранок и большой леденец на палочке. Потом она вышла на узкую улочку, миновав её, оказалась возле городской церквушки. Здесь, на паперти, Настасья и надеялась отыскать того, кто сейчас ей (так, по крайней мере, казалось) был нужен более всего.
На затоптанных прихожанами ступеньках рядком сидели четверо: две нечёсаные нищенки с горящими алчным огнём глазёнками, колченогий старик с обмотанной суконном платком головой и неопределённого возраста мужичок в драной сермяге. Нищенки и старикашка тянули руки к редким в этот будничный день прихожанам, порой даже хватали их за одежды, постоянно причитали, нараспев повествуя о своей горькой судьбинушке. Они без устали славили Господа и крестились, вымаливая подаяние.
Мужичок в сермяге сидел покачиваясь чуть поодаль на расстеленной на земле рогожке. Он никого не окликал, не хватал за одежды, а лишь задирал косматую голову к небу, повизгивал по-щенячьи и постоянно тёр ладошками свою драную одёжку, будто бы стряхивая с неё налипшие хлебные крошки. Лицо этого страдальца отличалось страшной худобой; под глазами расплылись чёрные круги, а острый нос и взъерошенные волосы пепельного цвета делали бедолагу похожим на ощипанного воробья. Настасья встала напротив; мужичок продолжал качаться из стороны в сторону и то и дело обращать взоры к небу.
– Доброго здоровьица, Мишанюшка! – Настасья склонилась в поклоне. – Я тебе баранок принесла.
Мужичок протянул дрожащую руку, схватил связку с баранками, разломил одну и запихал её в рот целиком. Остальные трое нищих тут же стали тянуть к Настасье руки:
– Помоги ж и нам, де́вица!
– Не скупись, красавица!
– Пожалей убогих!
Настасья достала из своей авоськи вторую связку и, развязав верёвочку, дала по паре баранок старику и нищенкам.