Убырлы кеше - стр. 16

Боярин и сам застонал:

– Стонет и стонет!.. Ой, мать честная, почто ж я его туда послал?

– Едь, ка́жа, да ба́цюшки, – продолжал Василька Бурак, – да прывядзи́ яго́ да мяне́, а я тут заста́нуся, поспяша́й. Я яму, ды як же, а ён узлава́уся2. «Казано табе́ ехаць, так едь!» Я на каня́, гово́рить, не узле́зу. Я яму: «А кали гэ́тыя, што па кустах скочы́ли, вярну́цца?», А ён мяне́ пальцам на паго́рак3 ты́кае. «Вунь, – кажа, – там и́хни ляжы́ць, пара́неный. Вяжы́ яго́ и цягни́ да мя́не. Коли яны́ вярну́цца, я гэ́таму супаста́ту но́жык да горла, глядзи́ш не кра́нуць4.

Плетнёв снова перекрестился.

– Далеко до того лесочка ехать?

– Дык вёрсты тры бу́дзе, не бо́льшэ.

Боярин покликал Кручинина и Федьку-татарина, сказал:

– Я с Василькой и Федькой до Макарки, и ты, Тимошка, веди остальных по нашему следу. Поторопись, чтобы тот след не замело. Коль отстанешь, мы вас потом отыщем.

– Понял, боярин, сделаю, – ответил Тимофей.

– Этих, – боярин указал на княжьих холопов Лукьяна и Егорку, – не потеряй. Ой, беда: выделил князь мне помощничков – от них мороки больше, чем толку!

– Скачи, Никита Игнатьич, выручай сыночка! – Кручинин стянул с себя шапку и сунул её в руки Васильке. – Возьми, а то закоченел совсем.

– Задро́г. За́раз, зууси́м задро́г, – оживился Василька, натягивая шапку. – А як же ж ты, Емельйаныч?

– Не бо́ися, сябру́к, – ответил Тимофей, подражая Василькиному говорку, – я сабе́ чаго́-небу́дзь знайду́, ня змёрзну5.

Василька, сдерживая улыбку, махнул рукой, вскочил в седло, и трое всадников вскоре растворились в непроглядном снежном тумане.

***

Нависшие над поляной кроны косматых елей переливались оранжевыми бликами. Снегопад прекратился, ветер поутих, но снежинки, словно назойливая мошкара, всё ещё кружили и кружили в туманном морозном воздухе. Тучи рассеялись, обнажив луну и звёзды, где-то вдалеке ухала сова.

Люди, уставшие и поникшие духом, сидели кружком. Они протягивали к огню закоченевшие руки, разговаривали тихо. В потемневшем от копоти котелке булькало ароматное варево – Тимоха Кручинин готовил из бараньей ноги густой наваристый кулеш. Нарубленные наспех Лукьяном и Егором промёрзшие поленца обильно чадили, от костра поднимался густой черноватый дымок. Поодаль в низине похрапывали кони. Там же, припорошенные снегом, лежали убитые разбойники.

Настасья нет-нет, да и поглядывала на окоченевших мертвецов. Глашка же, сидевшая рядом на постеленной на пень перине, не отводила от убитых в бою разбойников взгляда, то и дело дёргала за рукав Лукерью, что-то ей шептала.

– Да уймись же, окаянная! Что ж ты, убиенных не видала? – наконец не выдержала та.

– Чё эт? Видала, конечно! Помнишь, как царёвы люди к нам с погромами нагрянули? Скольких тогда мужиков посекли! Их тогда в одну телегу свалили и на кладбище свезли. Потом ещё Отеньку-охотника видала – его из лесу окровавленного привезли. Медведь его подрал, а он потом оттого и помер. Я много чего видела, но то издали, а так, чтобы вблизи…

– Вот радость-то – на покойников глазеть! – возмутилась Лукерья.

– Пусть не радость, но интересно же. Убиенных-то я видала, а вот разбойников ни разу. – И Глашка, осмелев, спросила Плетнёва: – Можно погляжу?

Боярин усмехнулся:

– Гляди, чего уж! От них не убудет.

Глашка тут же направилась к мертвецам.

– Этот старикашка, а тот – так совсем мальчонка! – крикнула она. – Куды ж полез? С кем связался?