Убырлы кеше - стр. 11

– Ой, обижаешь, Никита Игнатьич! – взмолился князь.

– Клопов-то хоть нет?

– Откуда ж им быть, батюшка?

Макарка тут же предложил:

– Может, я сам, бать? Ну… проверю всё. Я ж тоже знаю, что да как быть до́лжно. Знаю, что на жёстком спать любишь, да чтобы киселя клюквенного не забыли приготовить, а в баньке, чтобы помимо дубовых, можжевеловый веничек сыскался.

– Делай, как я сказал. Ты ж боярский сын! Пусть Тимошка хлопочет, а ты гляди у меня, девок князевых ла́пать не смей!

– Да по́лно, бать! – хохотнул Макарка и игриво подмигнул Настасье. Щёки у той ту же сделались пунцовыми. Боярин-гость тут же отвесил парню увесистого леща.

– За что? – со смехом завопил Макарка.

– Объясню опосля, ступай.

Макарка крутнулся на каблуках, ещё раз хитро глянул на Настасью и посеменил к товарищам.

– А ты, Тихон, людей моих определишь на постой и готовь дочку в дорогу. Завтра поутру на Москву отправляемся.

***

Когда пропели петухи, в Настасьину светёлку вошли Глашка, Дунька и тётка Лукерья. Одели Настасью во всё новое: длинную белую рубаху с золотым шитьём, поверх неё – ещё более длинный парчовый сарафан; поверх сарафана – летник с собольей оторочкой, богато расшитый золотом; в косу вплели шёлковые ленты, монисто коралловое на шею нацепили; на голову водрузили высокий соболий столбунец. Припрятанный у Лукерьи запасец всё же был потрачен. Однако обошлись без Глашки, отчего та злилась и всячески морщилась, стараясь показать, что ей не особо нравятся купленные накануне наряды.

С непривычки Настасья чувствовала себя неуютно: «А коль и впрямь царицей сделаюсь – что ж, это всю жизнь такое носить?» Когда юная княжна вышла на крыльцо, её уже ожидали.

Все четверо московских стояли поодаль ору́жные, переминались с ноги на ногу. Макарка что-то шептал мордатому, оба посмеивались. Чернявый с длинными усами и куцей бородёнкой что-то нашёптывал на ухо своему коню, трепал рукой густую длинную гриву. Четвёртый стоял отдельно и не отводил взгляда от своего боярина.

Князь Тихон с московским боярином подошли к Настасье – та упала перед отцом на колени, расплакалась. Князь Тихон перекрестил дочь, поднял её и обнял и тоже прослезился.

– Жаль, мамка тебя не видит, – процедил князь. – Такая красавица выросла, вся в неё, в покойницу! Ну, с богом, доченька!

Княгиня Васили́на, мать Настасьи, преставилась ещё три года тому назад, подхватив какую-то непонятную хворь. Вспомнив мать, Настасья тоже всхлипнула.

– Пора, – сухо сказал боярин.

У самых ворот стоял крытый возок с широкими, обитыми железом гнутыми полозьями и толстым дубовым дышлом. В повозку была впряжена пара понурых приземистых лошадок. Окна возка, обитые медвежьим мехом по краям, были крохотные, отчего солнечный свет в повозку почти не проникал. Настасья забралась внутрь, вслед за молодой княжной в повозку втиснулась тучная тётка Лукерья. Третьей забралась вездесущая Глашка. Князь Тихон Фёдорович поперво́й и не думал Глашку с Настасьей в Москву отправлять, но настырная девка так на него насела!

Куда ж Настасье Тихоновне без Глашки-то? Что подать, принести, волосья́ расчесать… Знал ведь князь, что на самом-то деле Настасье от Глашки пользы не особо много будет, просто девке беспутной уж больно охота на Москву поглазеть, знал, но всё равно дал себя уговорить.