Убыр: Дилогия - стр. 62
В Лашманлыке домов пять давно пустовали, у стольких же хозяева были, но наездами из Балтасей, Аждахаева или Арска: весной сажали картошку, летом несколько раз прибывали на шашлыки, осенью выкапывали картошку, собирали яблоки и отбывали. Смысла я не понимал. Картошка была мелкой, яблоки кислыми. Привычка, что ли. У наших родителей, к счастью, такой привычки не было. И воспитывать ее в нас с Дилькой они не стали.
А местные, похоже, сами перевоспитались. Понятно, что по колхозному календарю до весны с полевыми работами, посевной и чего там еще бывает, не помню, оставался еще месяц. Но уже пора было в огородах прибираться или мангалы вытаскивать. Какое там.
Ни одного дымка над трубами не струилось. А ведь дубак, у меня без шапки башка как стеклянная банка стала, нос не дышит уже. В Лашманлыке теперь центральное отопление, что ли? Или газовое? Так нет в деревне газа, трубы же эти дурацкие вдоль домов не тянутся – а должны, я их из окна электрички насмотрелся. Или баллоны, как у äbi? Раньше такие баллоны всего в паре домов были, где хозяева могли на машинах в райцентр мотаться. Конечно, все могли внезапно разбогатеть и обзавестись машинами – но где тогда эти машины? И вообще, где все и всё?
Лашманлык всегда неказистым был, а стал заброшенным. Заборы выцветшие и облупленные, многие стояли-то с большим трудом, переплетя косые штакетины как попало. Насколько можно было различить, не лучше выглядели дома, которые раньше, я помню, красились в веселенький голубой, реже в зеленый и коричневый цвета. Улица всегда была некрытая, но из-под каждых ворот языками торчали деревянные площадки, чтобы грязь во двор не носить. Так вот, доски в этих языках дико гуляли под ногами, а пару раз мы вообще чуть лодыжки не переломали. Ладно я успел дырку перескочить и Дильку удержал. Ну и стекла во многих домах были расколочены. Тюлевые занавески за ними висели черно-серыми тряпками. Не только в доме Ваисовых, который всю дорогу пустовал, но и у Закир-абыя, и у Камария-апы, которые меня все время чаем с пастилой запаивали и на помощь которых я особенно рассчитывал. На äbi-то особого расчета не было – старенькая она совсем.
Мы с Дилькой точно и не знали, насколько старенькая. Последний раз, когда я спрашивал у папы, сколько его бабушке лет, он сказал: «Вроде девяносто два». Тогда я напомнил, что и в предпоследний, и в самый первый раз тоже было девяносто два. Что она, за семь не то десять лет совсем не постарела? Папа засмеялся и сказал, что каждая женщина сама выбирает возраст, в котором ей комфортно. Потом объяснил, что äbi не его родная бабушка, а что-то типа двоюродной прабабушки – она мачеха деда Марат-абыя, а Марат-абый папе не то троюродный, не то совсем девятая вода. Хотя все равно старшая в роду, и не знать ее жизнеописание – стыд и позор. Займусь, пообещал он. Возможно, занялся. Он не врет обычно. Но я после этого уже не переспрашивал. Теперь получалось, что шел к äbi за помощью, а сам про нее толком ничего и не знал.
Конечно, возраст собеседника – не та вещь, которую прям необходимо знать. Все равно неудобно.
Дом я узнал. Он тоже обветшал, неожиданно резко за два-то года. Но красный почтовый ящик на воротах все горел как новенький, с крыши слегка заходила в небо коричневая лестница, а за чердачным окном, наверное, до сих пор торчал капитанский мостик, который я сколотил из ящиков на пятый день своей первой ссылки, совершенно озверев от тоски и отсутствия компании. А поиграть так и не успел: маму с Дилькой наконец выписали из больницы, и папа забрал меня домой. А к следующей ссылке я из морских игр вырос, да и не один страдал.