Убийца внутри меня - стр. 4
Затем вытащил ремень и вскинул над головой…
Не знаю, сколько времени прошло, пока я не остановился, не пришел в себя. Знаю только, что рука болела как ненормальная, а у нее весь зад превратился в один большой синяк. Перепугался я до опупения – хоть ложись да помирай.
Я освободил ей руки и ноги, стащил с головы пуловер. Холодной водой намочил полотенце и обтер ее. Залил ей кофе в разжатые губы. И все это время не замолкал, умолял ее простить меня, говорил, как мне жаль, что так вышло.
Я опустился у кровати на колени – просил, извинялся. Наконец ресницы ее затрепетали и глаза открылись.
– Н-не н-надо, – прошептала она.
– Не буду, – сказал я. – Богом клянусь, мэм, больше никогда…
– Не говори ничего. – Ее губы скользнули по моим. – И не извиняйся.
Она опять меня поцеловала. Принялась развязывать на мне галстук, стягивать рубашку; начала меня раздевать – после того, как я чуть было заживо ее не освежевал.
На следующий день я к ней вернулся – и через день тоже. Я все время к ней возвращался. И как будто на догорающий костер налетел ветер. Я снова начал с непроницаемым видом изводить людей – изводить так, будто подменял шуточками что-то другое. Начал даже подумывать о том, чтобы свести счеты с Честером Конуэем из «Строительной компании».
Не скажу, что и раньше об этом не думал. Может, я и жил-то в Сентрал-Сити все эти годы, лишь надеясь посчитаться. Но если б не она, вряд ли я бы что-нибудь сделал. Она раздула старое пламя. И даже показала мне, как разобраться с Конуэем.
Сама не знала, а показала мне способ. То был день – вернее, ночь – месяца через полтора после нашей встречи.
– Лу, – сказала она. – Я не хочу так больше. Давай свалим вместе из этого захезанного городишки – только ты и я.
– Да ты с ума сошла! – ответил я. Сказал и подумать толком не успев. – Думаешь, я бы… я бы…
– Валяй, Лу. Скажи мне. А я послушаю… – она принялась растягивать слова, – …какая такая прекрасная старая семья у вас, у Фордов. Расскажи-ка мне, как мы, Форды, мэм, да мы ни в жисть не станем путаться с этими вашими жалкими старыми блядьми, мэм. Да мы, Форды, мэм, не из такого теста слеплены.
Вот в этом и было дело – почти все дело. Но все же не все. Я знал, что от нее мне становится хуже; знал, что если скоро не остановлюсь, то не остановлюсь вообще никогда. Окажусь в клетке или на электрическом стуле.
– Валяй, Лу. Говори – а потом и я что-нибудь скажу.
– Ты мне, детка, не грози, – сказал я. – Я не люблю угрозы.
– А я тебе и не грожу. Я тебе говорю. Ты считаешь, будто слишком хорош для меня… А я… я…
– Давай. Твоя очередь.
– Мне это не нравится, Лу, но я, дорогуша, отказываться от тебя не собираюсь. Никогда, никогда, никогда. Если ты сейчас для меня слишком хорош, я сделаю так, что станешь хуже.
Я ее поцеловал – крепко и жестко. Потому что детка этого не знала, но уже была мертва, и я бы никак не мог любить ее сильнее.
– Так вот, детка, – сказал я, – у тебя все кишки на уши встали, а дело-то – пшик. Я думал только про деньги.
– У меня есть. И еще могу достать. Много.
– Да ну?
– Могу, Лу. Точно тебе говорю. Он по мне с ума сходит, а сам тупой как я не знаю что. Спорим, если б его старик решил, что я за него выйду, он…
– Кто? – спросил я. – О ком ты, Джойс?
– Элмер Конуэй. Ты же с ним знаком, правда? Старый Честер…