Убегающий от любви (сборник) - стр. 36
Кстати, парижское метро не имеет ничего общего с нашими подземными дворцами: голая функциональность плюс большие рекламные щиты. Мне кажется, следующая цивилизация, раскопав останки нашего метрополитена, долго будет ломать голову над прежним назначением этих мраморных колонн, мозаичных панно, расписанных потолков… Как водится, возникнут гипотезы: культовая (ритуальные знаки – кабалистические звезды и перекрещенные орудия труда), сатурнально-эротическая (обилие изображений женщин с подчеркнутыми половыми признаками), внеземная концепция (изображение летательных снарядов и людей в скафандрах)… Но чудака, который выскажет бредовую мысль, будто все это имело всего лишь транспортное назначение, обсмеют и лишат ученой степени.
Еще я заметил, что в парижском метро много цветных – примерно столько же, сколько в московском – приезжих. Через Аллу я решил прояснить этот вопрос, и месье Антуан с выстраданным интернационализмом сообщил, что Париж становится новым Вавилоном.
– Это плохо? – уточнил я.
– Это неизбежно! – мужественно улыбнулся бывший учитель истории.
Наши новые французские друзья жили в многоэтажном доме, отдаленно напоминающем московские башни улучшенной планировки, выстроенные специально для каких-нибудь могучих организаций. В подъезде, правда, не было выгородки с дотошным дежурным ветераном, но зато парадную дверь месье Антуан открыл своим собственным ключом, чем, наверное, и объяснялась министерская чистота на лестнице и противоестественная нетронутость полированных стенок лифта. Пока мы поднимались на восьмой этаж, мадам Марта объяснила, что раньше они имели квартиру побольше и поближе к центру, но после того как дочки разлетелись из родительского гнезда, решено было перебраться сюда: и подешевле, и потише… А воздух!
Квартирка состояла из трех комнат, кухни-столовой, просторной прихожей и двух ванных-туалетов – одним словом, мечта народного депутата! Нас определили на жительство в просторной комнате с широким супружеским ложем. Двуспальные кровати просто преследовали меня! На крашеных стенах висели шпаги, палаши, кинжалы и даже алебарда. Нам разъяснили, что в этой комнате, когда наезжают, останавливаются дочери с мужьями. Алла озабоченно посмотрела сначала на постель, потом на меня и вздохнула. Как только мы остались одни, я предложил:
– Давай скажем, что у нас в СССР супруги спят отдельно!
– Не поймут… Еще подумают, что мы поссорились…
– А что бы ты делала, если бы на моем месте все-таки оказался Буров? – ехидно спросил я.
– То же самое – переодевалась…
– Мне выйти?
– Можешь просто отвернуться…
– А Буров не отвернулся бы…
– Константин Григорьевич! – гневно, по-бабушкиному глянув на меня, прикрикнула Алла. – Вы дурак и зануда, станьте в угол!
Слушая мягкое шуршание за моей спиной и опасливые предупреждения Аллы о том, что она еще не готова, я думал об одной странной особенности моего мужского воображения: чем красивее женщина, тем труднее мне представить ее наготу. Вот и сейчас я совершенно бессилен вообразить Аллу без одежды. Мне кажется, если я вдруг обернусь, то увижу нечто вроде огромной куклы: лицо, глаза, ресницы, волосы, руки, ноги, а посредине бесполое тряпичное туловище, сшитое из разноцветных лоскутов.
– Я готова! – сообщила она. На ней было нежно-лиловое шерстяное платье, черные лаковые туфельки и такой же поясок. – Костя, какие у вас сувениры?