У штрафников не бывает могил - стр. 18
Красноармеец был убит наповал. Пуля пробила шапку вместе с головой. Мы торопливо уползали прочь, оставив тело в яме-окопе. Пока перебирались на новое место, чертова «зброевка» продолжала вести огонь. На новой позиции с трудом отдышались и перезарядили «максим».
Расчет чешского пулемета прятался за срубом колодца с торчащими бревнами и заваленной колодезной рамой. Толстые бревна неплохо защищали фрицев, но я знал, что «максим» все равно достанет их. Я выпустил целиком ленту, рыжий помощник умело вставил новую.
Огонь с расстояния трехсот метров откалывал уже не щепки, а целые куски бревен. Кое-где образовались дыры, сруб колодца завалился еще сильнее. Главное, оба фрицевских пулемета молчали, а рота обстреляла вражеские позиции с флангов.
Из-за сруба поднялись оба пулеметчика и побежали прочь. Я дал еще очередь, но стрелять мешали наступающие бойцы. Я выпустил остаток ленты по уходящему легкому вездеходу и нескольким фигурам в серо-голубых шинелях, мелькавших уже далеко.
Покатили «максим» вслед за ротой. Там еще хлопали отдельные выстрелы, но бой, кажется, закончился. Хотелось убедиться в точности своей стрельбы. За расколотой печью среди груды стреляных гильз обнаружили труп немецкого пулеметчика, убитого двумя пулями в лицо. В училище я неплохо изучил знаки различия германских сухопутных войск. По характерным погонам с серебристой окантовкой и такому же блестящему квадрату угадал, что это унтер-офицер, видимо, командир пулеметного расчета.
– Офицер? – спрашивали меня.
– Нет, унтер. Бывалый, гад. Вон медаль за зимнюю кампанию. С сорок первого воюет.
Еще два трупа и разбитый пулемет МГ-42 нашли в развалинах дома. Судя по пулевым ранениям, это была наша работа. Кто-то из славян сгоряча швырнул гранату, добивая расчет, и разворотил пулемет, который я хотел захватить в качестве трофея.
Сруб колодца был раскрошен и издырявлен насквозь, утоптанный снег пропитался кровью, но «зброевку» успели подобрать до нашего прихода бойцы, которые вбежали на позиции первыми. В роте появились немецкие автоматы, кожаные сапоги, немного короче наших. Их снимали от жадности. Впереди еще холодные зимние ночи, а такие сапоги хороши для весны и осени. Лучше валенок обуви не найдешь. Мы ведь в отличие от немцев часто ночевали зимой прямо в окопах.
Рыжий сержант, обшаривая уже вывернутые карманы, ругался вовсю. Кроме металлической расчески в футляре и ополовиненной пачки сигарет, ничего не нашел. Он хотел непременно заиметь часы, но разве поспеешь за пехотой с нашим тяжелым «максимом»! Свое раздражение решил выместить на мне:
– Хорошо стреляли, товарищ лейтенант. Четыре ленты, тысяча штук патронов и три трупа.
Может, прозвучит хвастливо, но я был доволен своей стрельбой. За количеством не гнался. Главное, заставил умолкнуть немецкие пулеметы и дал возможность атаковать нашим ребятам. Но подковырка рыжего сержанта меня задела:
– Гоголев, значит, фамилия? Громкая… если увижу еще раз, как в канаве прячешься и в небо палишь, рядовым ко мне во взвод пойдешь.
– Извините, но я лично командиру роты подчиняюсь и прикомандирован к вам временно.
Его пихнул в бок третий номер:
– Не дури, Петька! Товарищ лейтенант два пулеметных расчета выбил, а ты дохлых фрицев считать взялся!
– Не мы одни стреляли, – бурчал Гоголев, – один пулемет вообще гранатой взорвали.