У каждой свое эхо - стр. 11

Мария слушала, не прерывая, хотя в душе всё сжималось, но не от ужаса, а от того чувства, когда чужая боль становится почти твоей.

– Но, несмотря ни на что, – вдруг сказала Арина, чуть мягче, – в детстве я как будто не страдала. Не задумывалась о быте. Всё казалось обычным, как у всех. Были развлечения, были друзья. Морячок у меня был: красивый, шустрый, но через полгода исчез. Уехал. Больше я его не видела. И началась тоска. Мне тогда было уже семнадцать. Паспорта не было, уехать с Севера без разрешения родителей невозможно. Денег нет, мать вечно причитает, сестра орёт, брат злой, отец пьян. Подруги и компании, после того чем мы занимались с морячком, казались детскими, жалкими. Роман у нас был по-взрослому страстный! Я будто вывалилась из своего возраста и не знала, куда себя деть.

Она вновь замолчала, как будто перед непроходимым препятствием.

– Вот от тоски я и начала, – уже гораздо тише, продолжила. – Начала зарабатывать. Чтобы не клянчить, не воровать у матери из сумки, не унижаться. Но я не умела ничего, кроме… – она сглотнула, и как будто выдавила из себя: – Кроме того, как соблазнять. Вот и пошла по самой короткой дорожке и занялась проституцией.

Мария не шелохнулась. Лишь чуть наклонилась вперёд, опустив взгляд. В её лице не было ни осуждения, ни отвращения, только внимание, участие и, как ни странно, сострадание. Увидев это, Арина немного расслабилась, но всё равно сдержанно усмехнулась.

– Смотрю, ты даже не удивляешься? – спросила и, не дожидаясь ответа, продолжила. – Поднялась я быстро. Школу бросила. Обедала в единственном в городе ресторане. Там и ловила своих клиентов. Командировочные, приезжие; они не искали красоту, искали тепло. А я давала его, пусть и фальшивое. Милиция быстро поставила на учёт, гоняли отовсюду. Но деньги нужны всем, и работники гостиницы получали с меня процент. Так всё и продолжалось. Мать плакала, ругалась, проклинала, выгоняла, но город маленький и деться некуда. Я приходила домой днём, чтобы поспать. С братом дралась так, что думала, останусь со шрамами.

Она вдруг опустила голову, будто стараясь спрятаться от самой себя.

– Какой стыд! До сих пор внутри всё ёжится. Восемнадцать лет, а я уже совсем другая: грязная, потерянная, – прошептала. – Как только получила паспорт, сразу уехала. Куда глаза глядят. Мама напоследок сказала: «Уезжай. Мы через тебя столько стыда хлебнули, за всю жизнь не отмоемся». Обняла, поцеловала и вытолкнула за дверь. Я ушла с чемоданом, без образования, без будущего. Восемь классов, это всё, что у меня было!

Арина легла, завернувшись с головой в одеяло, и замолчала. Словно выговорилась, но всё ещё не отпустила себя. Тело, едва заметно, дрожало, и казалось, что она пытается удержать внутри последние слёзы.

Мария посидела немного, перевела взгляд на Лику, неподвижно лежавшую на своей кровати, как будто застывшую. Осторожно вздохнула, тоже легла и закрыла глаза.

В тот день в палате больше никто не разговаривал. Тишина была полная, почти священная. Молчали до ужина, ели тихо, не поднимая глаз. Свет выключили раньше обычного. Каждый лежал в темноте, слушая, как медленно тикают часы. Жизнь продолжалась без репетиций.

Утро началось рано и, можно сказать, почти весело. Арина, будто скинув с себя груз вчерашнего разговора, быстро спрыгнула с кровати, растормошила соседок и ушла в душ. Ни следа от тяжёлых воспоминаний, ни капли вчерашней грусти, всё казалось обыденным, привычным, будто она и не раскрывала накануне самые болезненные страницы своей жизни.