Тюрки и мир. Сокровенная история - стр. 78
В пользу такого объяснения говорят названия европейских городов, появившихся тогда (Гент, Генуя, Женева), а также графства Кент (Англия) и десяток других, чья история связана с переселением народов. То и были поначалу те самые варварские поместья. И что показательно, gentiles хранили веру в Тенгри, соблюдали религиозные традиции Алтая, за что христиане называли их язычниками.
Европа, как известно, язычниками называла всех инакомыслящих.
Потом, с годами, образ иноземца переродился, и сложился, опять же по тюркскому обычаю, новый образ. Уже не иноземца. Все-таки сменялись поколения. Слово gentiles переросло в «джентльмен», что дословно значило «благородный человек». И в нем тоже алтайские корни – «men» по-тюркски означает «я», «личность». Потом появились титулы «маркиз», «барон» и другие, и в них виден корень Алтая – градация аристократического сословия была точно такой же, как там.
С ханами, ставшими джентльменами, европейцы обращались бережно, словно с редкими саженцами в саду. Им давали пустить корни, закрепиться. И принести урожай. Время было лучшим союзником Запада.
Конечно, «Гостеприимство» больше устраивало кипчаков, давало им перспективу на новой родине. Они по духу своему были мирные люди, но умеющие постоять за себя. В Риме и Константинополе отлично знали об этом и не перечили новоселам. Европейцы надеялись на время, оно рано или поздно сделает строптивых пришельцев своими. Ибо все течет, все изменяется, а пришельцы очень любили красивых женщин… Мосты любви были неизбежны.
Как выглядели переселенцы 382 года? Свидетельства европейцев о них пронизаны скрытой ревностью и выпячивающей себя брезгливостью, что и понятно. Но если без эмоций, то, например, записи Евнапия повествуют о тюркском духовенстве, с иконами и крестом следовавшем впереди орды. Они были в черных длинных одеждах, шли верхом, неторопливо и торжественно. Потом ехали монахи и монахини, потом остальные – воины, знать, простолюдины в повозках.
То была не дикая толпа, как рисуют «варваров», а всадники, люди с домашним скарбом, отправившиеся заселять новые земли, обретать новую родину. Они ехали не на праздник, пышности в той церемонии не было, это точно.
Кстати, из записок Евнапия видно, что он сам был язычником и не знал назначения религиозных святынь, которые потом войдут в христианство. Эмоциями он сам с головой выдал себя и свое невежество, что даже не удивляет: официальный Рим только-только признал христианство, которое еще не прижилось. Народ империи по духу оставался языческим, а по морали – двуликим.
Перекошенными глазами страха взирал он на мир, казавшийся миром обмана и шаткости. «Стоило им надеть черные одежды, настолько длинные, чтобы волочились по земле, и лукавство их приобретало доверие. Варвары узнали об уважении римлян к этому чину, почему для обмана не преминули воспользоваться и им. Римляне дошли до такого ослепления, что верили варварам», – в отчаянии писал Евнапий. Он даже не понимал, что пришельцы одели не маскарадные костюмы, не одеждой влекли они высших политиков Запада, не за лукавство те давали им поместья. То была едва ли не национальная одежда части тюрков.
Рим и здесь выглядел незавидно, он во весь голос кричал о слабости, о безмерном страхе… Как беспомощный старичок, осуждал цветущего юношу.