Тысячеликая мать. Этюды о матрилинейности и женских образах в мифологии - стр. 14

Но что означали эти изменения для популяций Леванта? Ко времени наступления Младшего Дриаса уровень осадков в Леванте установился на отметке примерно 600 мм в год, что было достаточно для оседлого существования натуфийцев. Катастрофа Дриаса, снизившая эту цифру до около 300 мм, заставила значительную часть популяций вернуться к охотничье-собирательскому образу жизни, но другая (меньшая) их часть, а именно те, кто жил в долине реки Иордан, в ответ на ухудшение режима увлажнения перешли к земледелию.

Султанийская культура, для которой имеются первые бесспорные свидетельства земледелия, была этнически неоднородной, т. е. к натуфийскому по культуре населению, скапливавшемуся в период 10,8-10,3 ка, примешивались бродячие охотники-собиратели харифской культуры, сформировавшейся в пустыне Негев. Долина р. Иордан при этом являлась, в условиях «Младшего Дриаса», местным рефугиумом. Нам сейчас трудно предположить, каков был механизм, позволявший инкорпорировать в натуфийские общины представителей культур пустыни. Предположительно это могло бы быть образование военных альянсов на границах общин, представлявших натуфийскую и харифскую культуры, и использование последних во «внутринатуфийской» конкуренции за истощающиеся пищевые ресурсы. Следует также заметить, что этнография других полуаридных областей земного шара дает нам примеры, показывающие, что пустынные охотники-собиратели, обладающие повышенной хозяйственной адаптивностью, с легкостью осваивают навыки, необходимые в более благоприятных экологических условиях, вытесняя из них автохтонное население.

У всех обществ, имевших присваивающее хозяйство, собирательством растительной пищи, как известно, занимались женщины, и они, несомненно, издавна хорошо изучили весь цикл природного воспроизводства растений. Этнография знает немало примеров, когда классические собиратели-охотники экспериментировали с высаживанием растений, уходом за ними и сбором урожая, абсолютно – по своим приемам – равнозначными тому, что делали ранние земледельцы (см. например, Максимов 1929, Кабо 1986, гл. 7, Gammage 2011). Это делали, конечно же, в первую очередь женщины. Именно они обладали всеми знаниями и навыками, необходимыми для перехода к земледельческому образу жизни. Надо полагать, что в критический период, когда внешние вызовы потребовали кардинальных перемен в системе жизнеобеспечения и часть левантийских охотников-собирателей оказалась готовой перейти к производящему хозяйству, именно женщины сыграли ключевую роль в этом эпохальном хозяйственно-культурном переломе. И именно они стали ведущей интеллектуально-инновационной и материально-производительной силой при новом экономическом укладе. Возможно, их навыки, знания и внедряемое ими множество конкретных повседневных технологических решений, что было связано с особой интеллектуальной и психологической гибкостью, осмыслялись современниками как результат таинственной и могущественной магии. Несомненно, среди них были особо одаренные, яркие, харизматичные личности. Память о них могла породить легендарные героические образы в устной традиции – образы, которые постепенно трансформировались в народном сознании, наделялись свойствами прародительниц-демиургов, а затем и возводились в ипостаси богинь. И уж, во всяком случае, роль женщин в становлении земледельческих культур не могла не способствовать существенному повышению их статуса в целом, а новая земледельческая деятельность и новые черты быта, сформированные в соответствии с нуждами оседлого производящего хозяйства, неизбежно должны были обрасти целым сонмом новых обрядов и верований, культовых инноваций, которые тоже, по-видимому, внедрялись преимущественно женщинами. Логично попытаться связать с этими событиями и возникновение особого института жриц, призванных магически обеспечивать успех земледельческой деятельности.