Тысяча осеней Якоба де Зута - стр. 52
– Домбужецу-сан!
Якоб снимает бамбуковую шляпу:
– Снова жаркий день, господин Мурамото.
Японец доволен, что Якоб запомнил его имя. Прочие студенты тоже кланяются.
– Жарко, жарко, – соглашаются они хором. – Жарко!
Якоб кланяется акушерке:
– Добрый день, барышня Аибагава.
– Как поживать, – ее глаза искрятся весельем, – печень господин Домбуржец?
– Спасибо, сегодня гораздо лучше. – Он едва не поперхнулся. – Большое спасибо.
– Ах, – с деланой серьезностью говорит Икэмацу, – а как ваша ин-тус-су-сцеп-ция?
– Доктор Маринус излечил ее как по волшебству. Что вы сегодня изучали?
– Тя-хоту-ка, – отвечает Кадзиваки. – Когда кашлять кровь из легких.
Со стороны Сухопутных ворот приближается инспектор: кто-то из стражников наябедничал.
– Прошу прощенья, господин, – произносит Мурамото. – Он сказать: мы должны уходить.
– Да-да, не буду вас задерживать. Я только хотел вернуть вот это… – Он достает из кармана веер. – Барышня Аибагава сегодня в больнице забыла.
В ее глазах мелькает испуг: «Что вы делаете?»
Храбрость Якоба испаряется.
– Вы забыли веер в больнице у доктора Маринуса.
Подходит инспектор и, мрачно глядя исподлобья, что-то говорит Мурамото.
Мурамото переводит:
– Инспектор желает знать, что есть это, господин Домбужецу.
– Скажите ему… – Все это – ужасная ошибка. – Барышня Аибагава забыла веер.
Инспектор, недовольно рявкнув, протягивает руку за веером, точно учитель – за ученической тетрадкой.
– Он говорить: «Показать пожалуста», господин Домбужецу, – объясняет Икэмацу. – Проверить.
«Если я подчинюсь приказу, – соображает Якоб, – вся Дэдзима и весь Нагасаки узнают, что я нарисовал ее портрет, разрезал на полоски и наклеил на планки веера». Всего лишь дружеский знак уважения, но его могут неправильно истолковать. Даже целый скандал устроить.
Пальцы инспектора трудятся над тугой застежкой веера.
Якоб, заранее краснея, молится: хоть бы обошлось.
Барышня Аибагава что-то тихо говорит инспектору.
Инспектор смотрит на нее. Угрюмое лицо чуть-чуть смягчается…
…Насмешливо фыркнув, инспектор отдает ей веер. Она слегка кланяется в ответ.
Якоб переводит дух, сознавая, что спасся чудом.
Блистающая огнями ночь охрипла от шумного веселья – на берегу и на Дэдзиме, чтобы и памяти не осталось об утреннем землетрясении. На главных улицах Нагасаки развешаны бумажные фонарики. Спонтанно сложившиеся компании пьянствуют в доме коменданта Косуги, у ван Клефа, в Гильдии переводчиков и даже в караулке у Сухопутных ворот. Якоб и Огава Удзаэмон встретились на Дозорной башне. Огава привел с собой инспектора, чтобы не обвинили, будто он якшается с чужестранцами, но тот был уже пьян и, добавив еще одну фляжку сакэ, немедленно захрапел. Чуть ниже, на лесенке, сидят Хандзабуро и очередной затюканный переводчик Ауэханда. «Я излечился от герпеса», – хвастался Ауэханд на вечернем сборе.
Отяжелевшая Луна села на мель на горе Инаса. Якоб радуется прохладному ветерку, и не важно, что ветер несет гарью и cточными водами.
– Что это за скопление огоньков? – спрашивает Якоб. – Там, на склоне над городом?
– Там тоже празднуют О-бон… Как назвать? Такое место, где хоронить много покойник.
– Кладбище? Неужели вы празднуете на кладбищах?
Якоб представляет себе гавот на домбуржском кладбище и еле сдерживает смех.
– Кладбище – ворота мертвых, – говорит Огава. – Хорошее место, чтобы призвать души в мир живых. Завтра вечером в море плыть огненные лодочки, провожать души домой.