Тысяча осеней Якоба де Зута - стр. 14
– Бездельники, хуже пьяных финнов, – бурчит себе под нос ван Клеф.
С крыши таможни за ними наблюдает обезьянка с розовым личиком и шерстью цвета сажи на снегу, одетая в курточку из парусины.
– Вижу, вы заметили Уильяма Питта.
– Простите, минеер?
– Да-да, премьер-министр короля Георга. Только на это имя откликается. Лет шесть-семь назад его купил какой-то матрос, но в день отплытия макака сбежала, а назавтра объявилась вновь, свободным гражданином Дэдзимы. Кстати, о макаках… – Ван Клеф указывает на человека с короткой косицей и впалыми щеками, вскрывающего ящики с сахаром. – Это Вейбо Герритсзон, один из наших работников.
Герритсзон складывает драгоценные гвозди в карман куртки. Взвешенные мешки с сахаром тащат дальше, мимо японца-инспектора и поразительно красивого юноши-иностранца лет семнадцати-восемнадцати: золотые, как у херувимчика, волосы, пухлые губы яванца и по-восточному раскосые глаза.
– Иво Ост, чей-то незаконнорожденный сынок с щедрой добавкой смешанной крови.
Мешки с сахаром заканчивают свой путь у стола на козлах, рядом с весами.
За взвешиванием наблюдают еще трое чиновников-японцев, переводчик и два европейца лет двадцати с небольшим.
– Слева, – показывает ван Клеф, – Петер Фишер, пруссак из Брауншвейга…
Фишер – загорелый до черноты, темноволосый, с залысинами.
– Он конторщик с образованием стряпчего… Хотя господин Ворстенбос говорил, вы тоже специалист высокого класса, так что у нас теперь специалистов в избытке. Рядом с ним – Кон Туми, ирландец из Корка.
У этого Туми словно вдавленный профиль и акулья улыбка; коротко стриженные волосы, грубая одежда из парусины.
– Не волнуйтесь, если новые имена забудутся; после отплытия «Шенандоа» у нас будет целая вечность, успеем со скуки выучить друг о друге все, что только можно.
– Неужели японцы не догадываются, что у нас не все из Голландии?
– Мы сказали, якобы у Туми зверский акцент, потому что он из Гронингена. Когда это компании хватало чистокровных голландцев? Тем более теперь. – Выделенное слово намекает на деликатную историю с заключением Даниэля Сниткера под стражу. – Обходимся тем, что есть. Туми у нас плотник, а в дни взвешивания – еще и за инспектора. Если за этими кули не смотреть в оба глаза, мешок сахара умыкнут, черти, оглянуться не успеешь. Да и стражники не лучше, а купцы – самое жулье: вчера один сукин сын подсунул каменюку в мешок, а потом будто бы «обнаружил» и нас же обвинил, стал требовать, чтобы скидку на тару понизили.
– Господин ван Клеф, мне приступать к исполнению своих обязанностей?
– Пусть сперва доктор Маринус вам кровь отворит, а как устроитесь, милости прошу на поле боя. Приемная Маринуса – в конце Длинной улицы, вот этой самой, там еще лавровое дерево растет. Не заблудитесь. На Дэдзиме еще никому не удавалось заблудиться, если только грогом не нагрузиться по самую ватерлинию.
– Ваше счастье, что я по пути подвернулся, – произносит сиплый голос десять шагов спустя. – На Дэдзиме заблудиться – что гусаку посрать. Ари Гроте меня зовут, а вы, стало быть, – он хлопает Якоба по плечу, – Якоб де Зут из славной Зеландии. Ух ты, лихо вас Сниткер по носу приложил, аж на сторону своротил, ага?
У Ари Гроте щербатая улыбка и шляпа из акульей кожи.
– Нравится моя шапка? Это ко мне в хижину в джунглях острова Тернате заполз боа-констриктор, когда я там ночевал с тремя туземными девицами. Я сперва подумал, кто-то из них меня этак нежно будит, понимаете? Ан нет, нет, легкие как стиснет, и три ребра хрустнули – крак! грюк! хрясь! И смотрю, при свете Южного Креста прямо в глаза мне уставился, гад ползучий. Это его и сгубило. Руки-то у меня были зажаты, зато челюсти свободны. Я его и цапнул за голову со всей дури… Когда змея визжит – такое не скоро забудешь! Гад ползучий все дрыгался, сдавил меня еще крепче – а я ему в горло вцепился и яремную вену перекусил начисто. Благодарные туземцы сделали мне из его шкуры накидку и провозгласили меня этим самым, Повелителем Джунглей – змеюка-то на все деревни в округе страх наводила. Да только… – Гроте вздыхает. – Сердце моряка навеки отдано морю, ага? В Батавии мне из той накидки шапок наделали, по десять рейхсталеров за каждую… Только одну себе оставил, последнюю. Ни за какие деньги не отдам – разве что по доброте душевной готов поделиться с новеньким, вам же нужнее, ага? Отдам красоту такую, и не за десять рейхсталеров, не за восемь даже, всего за пять стюверов. Хорошая цена, не прогадаете!