Тысяча бумажных птиц - стр. 18
Благодаря своему музыкальному таланту он поступил в Бристольский университет, где наконец-то избавился от налета провинциальности и затусовался с крутыми ребятами, которые слушали Патти Смит и Боуи. Темой дипломной работы он взял кельтский фолк – сравнил его с музыкой Коэна и Дилана. После выпуска он рассылал свои демозаписи по звукозаписывающим студиям, играл каверы на свадьбах, исполнял собственные композиции в крошечных, липких от пива барах. Он взял себе имидж «человека семидесятых», популярный в те годы: коричневая косуха, джинсы клеш, длинные, вечно взъерошенные волосы, косматая бородища. Но он не вписался в бристольскую атмосферу трип-хопа, чей звездный час пришелся на середину девяностых. В Джоне не было ни грана пижонства, обязательного для брит-попа тех лет, у него была только самая обыкновенная акустическая гитара, иногда в сопровождении виолончели. Но в конце концов, в возрасте двадцати восьми лет, он подписал контракт со студией звукозаписи.
На их третьем свидании Одри спросила, каким ему видится его будущее. Кем ему хочется стать. В ответ он спел ей одну из своих песен. Песню о маме, которая умерла двумя годами ранее. Песню, исполненную тоски и признательности. И пока Джона пел для Одри, он вдруг понял, что очень вовремя встретил эту женщину. В самый что ни на есть подходящий момент. Но он чувствовал, что не дотягивает до нее: до ее класса, ее ума.
Потом он застеснялся. Глядя на струны, ни на миг не поднимая глаз, он попытался произвести впечатление на Одри рассуждениями о пентатонных звукорядах и прерванных каденциях. Одри спросила, как бы дразнясь:
– Музыка? Если под нее нельзя танцевать, заниматься любовью и плакать навзрыд, то зачем она вообще нужна?
Когда он осмелился поднять взгляд, ее глаза блестели. Он так и не понял, от слез или нет. Она опустила глаза, стала сосредоточенно застегивать пуговицу на манжете.
– Ты совершенно права, – сказал он.
– Как всегда, – улыбнулась она.
Когда они занялись любовью, ее безупречный фасад начал крошиться, и под ним обнаружилась такая пронзительная беззащитность и нежность, каких Джона в жизни не знал. Она оказалась неопытной, но каждое из ее неловких прикосновений было предельно искренним, каждый поцелуй – честным и непритворным. Это трепетное наслаждение стало для Джоны откровением и бесценным подарком. Он понял, что Одри может многому его научить. От нее он узнает, как смеяться негромко, как любить с пылом и упоением.
Летом 1996-го они встретились на лужайке перед коттеджем королевы Шарлотты, живописной пасторальной постройкой на территории заповедника в садах Кью. Одри ждала Джону, сидя в теньке под березой. Он опоздал на десять минут и притащил два больших чемодана. Он сел на траву рядом с Одри, открыл один чемодан и достал «Белый альбом» «Битлз».
– Это тебе.
Отдав Одри пластинку, Джона вынул из чемодана следующий подарок: игрушечный световой меч.
– Это тоже тебе.
Потом был сборник стихов Йейтса[11] и несколько альбомов Дэвида Боуи. Фотография всей семьи Джоны на пляже в ветреный день, галька с маленьким камешком внутри, мамино кольцо с рубином. Его первый медиатор, значок с эмблемой «Синего Питера»[12], диск с концертами Моцарта. Спустя полчаса весь расстеленный на траве плед был завален подарками: шаткие башни из удочек, книжки с подчеркнутыми абзацами, кассеты с первыми песнями Джоны.