Тяжёлая корона - стр. 3

В тот момент я понял, что жестокость всегда была во мне, как и эгоизм. Я не собирался жертвовать своим братом ради кого-то другого. И уж тем более я не собирался жертвовать собой. Я был готов причинять боль и убивать. Или чего похуже.

Странно узнавать о себе такое.

Я оглядываю своих братьев и сестру за столом. У всех нас так или иначе руки в крови, но, глядя на нас, этого не скажешь. Ну, разве что, скажешь, глядя на Данте – его ладони похожи на покрытые шрамами бейсбольные перчатки. Они были созданы, чтобы разрывать людей на части. Будь мой брат гладиатором, римляне бы выставляли его против льва, чтобы бой был честным.

Но все они выглядят счастливее, чем когда-либо. Глаза Аиды сияют от радости, она раскраснелась от вина. Сестра не пила, пока кормила грудью, и теперь она взбудоражена возможностью снова почувствовать себя немного подшофе.

Данте блаженствует, словно уже сидит на уличной террасе парижского ресторана. Словно его «долго и счастливо» уже началось.

Даже Неро изменился. А уж про моего брата никто бы не подумал, что ему суждено обрести счастье.

Он всегда был жестоким и наполненным яростью. Я искренне считал брата социопатом, когда мы были подростками: казалось, его вообще никто не волнует, даже его собственная семья. Во всяком случае, по-настоящему.

А затем Неро встретил Камиллу и ни с того ни с сего стал совершенно другим человеком. Я бы не назвал его славным малым – брат все еще чертовски груб и безжалостен, но тот присущий ему нигилизм исчез. Теперь он более сосредоточен, более осмотрителен, чем когда-либо. Теперь Неро есть что терять.

Аида спрашивает Данте:

– Ты собираешься учить французский?

– Да, – утробным голосом отвечает тот.

– Не могу себе этого представить, – замечает Неро.

– Я могу выучить французский, – защищается Данте. – Я же не тупой.

– Дело не в твоих умственных способностях, – поясняет Аида. – А в произношении.

– Что ты имеешь в виду?

Аида и Неро обмениваются смешливыми взглядами.

– Даже твое итальянское произношение… оставляет желать лучшего, – говорит сестра.

– О чем это вы? – требовательно спрашивает Данте.

– Скажи что-нибудь по-итальянски, – подначивает его Аида.

– Ладно, – с упрямством говорит Данте. – Voi due siete degli stronzi. – «Вы двое – придурки».

Это предложение абсолютно правильное. Проблема в том, что Данте произнес его все с тем же ровным чикагским акцентом, так что получилось что-то вроде: «Voy doo-way see-etay deg-lee strawn-zee», словно фермер со Среднего Запада пытается заказать блюдо в дорогом итальянском ресторане.

Аида и Неро прыскают от смеха, и я тоже не могу удержаться от того, чтобы не фыркнуть. Данте угрюмо глядит на нас – он так ничего и не заметил.

– Что? – требует он ответа. – Что здесь, черт побери, смешного?

– Лучше пусть говорить будет Симона, – сквозь смех замечает Аида.

– Ну, я не то чтобы жил в Италии! – рычит Данте. – Я, между прочим, говорю еще и на арабском, и это уже больше, чем знаете вы, двое оболтусов.

Когда они не перестают смеяться, он добавляет:

– Идите в жопу! Я культурный.

– Такой же культурный, как йогурт[2], – отвечает Неро, чем вызывает новый взрыв хохота.

Думаю, в прежние времена Данте бы стукнул их головами друг о друга, но теперь, став отцом и мужем, он выше этих глупостей. Он просто качает головой и дает знак бармену налить еще.