Ты такой светлый - стр. 6
Кожа у него высохла и выцвела, взгляд потух.
– Вот оно как.
Морозный пар столбиком поднялся от его губ.
– Эспен, – сказал я, – ты меня напугал. Да, холодно сегодня. Из пивной возвращаешься?
Он устало провел по губам тыльной стороной ладони:
– Mм… ну да.
– Иногда неплохо проветриться, – сказал я.
Грудная клетка Эспена потихоньку расправлялась.
– А ты все там же работаешь… как там оно называется… с этими молодыми…
– Кризисный центр, – сказал я.
Он кивнул.
– Ну да. Кризисный центр.
Повисла пауза. Она неприятно затянулась, и я повторил:
– Кризисный центр, дa. Мне нравится эта работа.
– Хорошо, – слишком громко сказал он, сильно, чуть ли не угрожающе похлопав меня по плечу. – Очень, очень хорошо, ты людям настоящий друг. Очень хорошо. Так держать, приятель.
Тут плечи у него затряслись, жилы на шее надулись, вокруг рта заходили желваки, а дрожь распространилась на затылок и грудь.
Мы не слишком‐то знали друг друга, были не друзьями, а просто соседями. Оба работали в городе, докуда от нас три четверти часа езды; при встрече перекидывались парой фраз о погоде и ветре. А тут он разрыдался у меня на глазах, а я не придумал ничего лучше, чем похлопать его по плечу, как он меня раньше.
– Эспен… Ну будет, будет. Все еще образуется.
Его губы скривились в язвительную усмешку:
– Образуется? Да что ты можешь знать?
Он с силой выбросил вперед кулак, будто там стоял кто‐то, кому он хотел врезать, и пошел к себе – к тому, что у него еще там оставалось. Месяцем позже, в январе, Хогне выставили свой дом на продажу, и я помню, что подумал тогда: их брак уже не спасти.
Вот такие вещи приключаются с нами, людьми. Меня это ужасно страшит.
Я не знаю, как Эспен и Ранди живут теперь, я ничего про них не знаю. Не имею понятия, где теперь их ребята, Хейди и Юнас. У Эйольфа с Видаром мало что останется в памяти об этих товарищах по детским играм. Наверное, и я тоже постепенно забуду их, единственное, что останется в памяти, это фамилия, прицепившаяся к дому.
Когда соседи съезжают, обычно говорятся фразы типа будем на связи, надо будет встретиться, и, наверное, те несколько секунд, пока люди улыбаются и обнимаются на прощанье, они верят, что так и будет. Но так не бывает почти никогда. Уехавшие соседи разом исчезают из вашей жизни, связь с ними моментально прерывается и так же моментально завязывается с только что въехавшими новыми.
Вибеке бывает резковата.
Ее отец, зубной врач, говорит, что его средняя дочь родилась с острыми зубами и заточенными ногтями. Зубного врача – это я тестя так называю – на самом деле зовут Торгер, и он очень своеобычно выражается. Занятный он тип, наш зубной врач, вечно подберется к собеседнику неестественно близко, понизит голос и выдаст одну из своих фирменных фразочек, в которых сравнивает людей с животными или разжигает интерес чем‐нибудь загадочным:
– Посмотри‐ка на свою жену. Сразу видно, задумала что‐то сегодня: взгляд с поволокой, а сами‐то глаза зеленые какие, антилопа да и только, к чему бы это?
Зубного врача так и распирает от гордости за среднюю дочь. Он и его жена, Клара Марие, неразлучны с шестнадцатилетнего возраста, и Клара Марие, всю жизнь проработавшая в гостинице на берегу фьорда, говорит, что ему надо было стать писателем, а не зубным врачом. Он неизменно выступает в рождественских концертах в сельском клубе с традиционным номером: в роли придуманного им