Ты так любишь эти фильмы - стр. 21
Хороший вкус – дело добровольное. Также критику не нужен талант. Критику нужен характер. Страсть. (Ну и мозгов немножко, хотя это скорее бонус.) Критик должен вопить, когда никто не вопит, потрошить, когда уже все наелись; биться, не давая и не прося пощады. Объявить человечеству войну сперва понарошку, а потом втянуться. Обнести свою башню из слоновой кости частоколом и украсить его отрубленными головами режиссёров. Рассылать проклятия как энциклики. Завалить трупами колодцы, к которым приходят на водопой простодушные толпы воскресных зрителей. Добиться того, чтобы для людей профессии страх был первым и основным вызываемым им чувством, а для мирян – только его голос звучал голосом человека. Из сердца своей тьмы созидать деструкцию. (Патентую.) Внятно сказать: хватит строить из дерьма, посредством дерьма, для дерьма.
В этом душа любой критики: в энергии негодования на плохое, а не радости от встречи с хорошим. Неудивительно, что те, кто хотел созидать по-простому, в нашем монастыре не задержались. Проваландавшись пару лет в каком-нибудь Filmkritik, они уходили в режиссуру: Антониони, Клузо, Годар, Дарио Ардженто, Вим Вендерс. Джон Хьюстон в кино пришёл из журналистики, а в журналистику – из бокса. Я хотел бы представить обратный путь. Посмотреть фильм, в котором герой такой путь проходит. Что? «Авиатор»? Не смешно.
У нашей мамы – бизнес, а какой именно, знают только она сама и её крыша. Мы же знаем, что это Бизнес, а иногда даже БИЗНЕС, и то, как мы выглядим, ведём себя и говорим, всё время наносит ему Трудновосполнимый Ущерб. Как говорится, лихому человеку вина не надобно. Где мы, а где – мамин бизнес? Она ведь ни разу не позволила нам побывать в её офисе, чтобы не позорили.
Один взгляд в нашу сторону – и маме обеспечены валидольные пять минут. «Сердце кровью обливается, – шипит мама. – Что это за куртка? Что у тебя на голове? Неужели так необходимо повсюду таскать за собой эту блохастую образину?» Какие блохи? Какие блохи, старуха?
Я из принципа повертелся под ногами – злая ты женщина! – и убрался на кухню в тот момент, когда мама уже созрела дать мне исподтишка пинка. Вот чуть бы замешкался… Тотчас следом явился молодой мамин муж. Тупица всей душой надеется застать меня скачущим по столам и сующим харю в мамину посуду. Мама требует, чтобы Родственные Визиты совершались регулярно, а Антон – чтобы Духу нашего Здесь Не Было. То есть Антон-то не требует, требовать у мамы не осмеливается даже налоговая инспекция, он просит. Он намекает. Ищет весомые аргументы. Ему кажется, что, застукав нас на месте какого-нибудь преступления, можно приблизить День Изгнания.
Перед Визитом я всегда съедаю плотный завтрак. Мама, верно, дала зарок, что в её доме я не съем ни куска. Ой-ой-ой, обожру я тебя, злыдня! Уж во всяком случае не буду пировать с кастрюлями. Это только такой осёл в человечьей шкуре может вообразить, что на маминой кухне есть чем поживиться. Как же, сейчас. Я уже и за холодильник втиснулся: ничего. Даже пыли.
Антон стоит над душой, руки в боки, а смотрит так, будто я у Бога телёнка свёл. И чего? Твои взгляды гнилые не только на таксу в расцвете сил, вообще ни на кого не действуют. Наш супруг говорит, это из-за того, что мамин муж никак не определится, кем хочет быть: педерастом или мачо. Поэтому его Взгляд плохо мотивирован.