Ты должна была знать - стр. 35
– Ну да. Я и не скрывал, – принялся отбиваться муж. – Не понимаю, зачем ты сейчас об этом заговорила. Мне просто было любопытно попробовать.
Дзынь! – прозвенел первый тревожный звоночек. И вообще, продолжил муж, серьезные отношения у него были только с одним парнем. А остальные – так… И снова – дзынь!
Очаровательно, с раздражением подумала Грейс, рисуя вокруг зачеркнутых слов морские раковины. И снова, сидя на неудобном кресле в пропахшем капустой коридоре квартиры Виталия Розенбаума на Морнингсайд-Хайтс, Грейс испытала ту же бессильную досаду, что и в тот день. Очень знакомую досаду.
Грейс едва сумела промолчать, а ведь ей так хотелось объяснить этому мужчине несколько простых правил. Что можно, а что нельзя, если ты гей. Можно – придерживаться нетрадиционных сексуальных предпочтений, поскольку это твоя личная жизнь, которая касается только тебя. Нельзя:
1) врать, что ты не гей;
2) притворяться, что ты не гей;
3) жениться на женщине и заводить с ней детей, не предупредив, что ты гей. Если, несмотря на данное обстоятельство, она захочет создать с тобой семью, это должно быть ее собственное осознанное решение.
А жене Грейс посоветовала бы только одно: если мужчина упоминает, что был в отношениях с представителем своего пола, не выходи за него замуж, и точка. Как-никак, а он тебя предупреждал. Полунамеком, уклончиво, совсем в той манере, в какой подобает взрослому ответственному человеку, но он сам тебе об этом сказал. Поэтому не жалуйся, будто не знала!
Грейс прикрыла глаза. Она приходила в эту квартиру уже восемь лет, и каждый раз, стоило свернуть за угол со Сто четырнадцатой улицы, Грейс сразу вспоминала свою старую наставницу времен магистратуры, которая тоже жила на Морнингсайд-Драйв, только в двух кварталах к северу отсюда. Звали ее доктор Эмили Роз, или мама Роз, как все обращались к этой женщине по ее собственному настоянию. Грейс, откровенно говоря, до сих пор не понимала, зачем ей это нужно. Мама Роз была психотерапевтом старой закалки. В те времена было принято заключать клиентов в долгие объятия, когда они приходили, и в еще более долгие, когда уходили. Во время сеанса следовало держать их за руку (да-да, в буквальном смысле!). Она была ярой сторонницей движения за развитие человеческого потенциала и написала научный труд по межличностной психологии, который в нынешние времена не выдержал бы никакой критики. Мама Роз встречалась со студентами в том же кабинете, в котором принимала пациентов. Окна светлой комнаты выходили на Морнингсайд-парк. Кабинет украшали многочисленные комнатные растения и висевшие без рам абстрактные полотна, а по полу были разбросаны огромные ковровые подушки. Предполагалось, что посетители должны сидеть на них, скрестив ноги. Каждое занятие, консультация и психотерапевтический сеанс начинались с медвежьих объятий. Грейс подобные штучки казались неприятным проявлением фамильярности. Долгое время Грейс подумывала о том, чтобы сменить научного руководителя, но потом решила остаться, причем по самой низменной, недостойной причине. Насколько было известно Грейс, ни одному из своих студентов мама Роз не ставила оценки ниже отлично.
Из другой части квартиры донеслись тихие шаги. Малка Розенбаум, женщина, которую почти никогда не видно, а если и видно, то не слышно. После войны муж ее приехал в Нью-Йорк первым, Малка же задержалась из-за каких-то бюрократических проволочек, связанных с политикой железного занавеса, и последовала за супругом только спустя годы. В силу этого и прочих тяжелых жизненных обстоятельств возможность обзавестись детьми они упустили, но Грейс почему-то сочувствовала этой паре гораздо меньше, чем многим своим клиентам, страдающим бесплодием или совершенно здоровым, но по неизвестным причинам бездетным. Розенбаум был талантлив и любил свое дело – впрочем, это касалось в большей степени музыки, чем учеников. Однако личностью он был мрачной, а у Малки до такой степени отсутствовал характер, что назвать личностью ее было бы вовсе проблематично. Впрочем, супруги Розенбаум были не виноваты. Во время войны они потеряли все, получили страшную душевную травму и видели ужасы, которые другим и не снились. Некоторым людям удается сохранить оптимизм и жизнелюбие даже после таких потрясений, но большинство на такие подвиги не способно. Розенбаумы явно не стали исключением из правил. Когда Грейс пыталась представить, как они растят младенца, потом малыша, потом школьника, картина складывалась безрадостная.