Твоя звезда - стр. 12
Степа пытался менять напитки. Коньяк – не помогал. Пять минут тепло, вот-вот наступает хорошее настроение и… всё. Слезы и тоска. Вино – тем более. Сколько его надо выпить, чтобы упасть в крепкий, долгий сон, из которого так мучительно выбираться на белый свет. Водка – болит от нее желудок. Степа пробовал есть, заедать плотной закуской, но вместо опьянения и забытья его тошнило, и потом долго болела печень. Степа вспомнил, как в общежитии парни делали «ёрш», мешали пиво и водку, это очень быстро действовало. На него тоже быстро подействовало, только в другом смысле. Ему стало так плохо, что неделю пришлось не пить вообще ничего.
– Зачем ты пьешь? – вдруг спросила его сегодня та самая соседка, которая живет с сыном и которую зовут, как и его любимую девушку, Верой.
Степа и внимание обратил на нее первый раз, когда услышал, как консьержка окликнула ее по имени-отчеству. Вера Артемьевна… Плотное, теплое, изящное имя, как шарфы, которыми она оборачивает свою нежную длинную шею…
– Так зачем?
От этого вопроса Степа очень растерялся. Откуда она может знать, что он пьет? Он же пьяный по подъезду не ходит, окурки не собирает, он по-прежнему хорошо одет, из окна песни не орет. Когда пьяный, то просто плачет дома, и всё.
Степа не нашелся что сказать.
– Ведь это ты снимался в «Игре»?
Степа кивнул.
– Да? Непохоже. Там совсем другой человек.
– Меня там в шатена покрасили… – пробормотал Степа.
– Да дело не в шатене…
Соседка с такой жалостью посмотрела на него, что Степе стало не по себе. Это не очень приятное ощущение. Красивая, тонконогая, с высокой грудью, так хорошо говорит, приятное свежее лицо, и смотрит на тебя с жалостью…
– У него уши торчат! – громким шепотом объяснил ей сын, который на секунду оторвался от телефона. – А в фильме не торчат!
Степа улыбнулся.
– Да. В этом дело.
Соседка тоже улыбнулась, но как-то непонятно, тоже как будто с жалостью.
– Ну, если только в этом… А что пьешь-то?
– Разное… – пробормотал Степа, готовый провалиться сквозь землю. И как назло лифт никак не идет…
– Нет! – засмеялась соседка, и Степа даже засмотрелся, какая у нее красивая улыбка. – Я имею в виду – почему пьешь? Прости, конечно, за такой вопрос.
Степа не знал, как к ней обращаться – на вид ей лет как ему… Двадцать семь, двадцать восемь… Но тыкать как-то неловко. А она разговаривает с ним на «ты», но не как с другом, а как разговаривают с собакой или, на худой конец, врач с пациентом… Может быть, она врач и привыкла так общаться?
Степа от неловкости лишь махнул рукой и вышел из подъезда, благо рядом с дверью лифта был и черный ход. Когда дверь уже почти закрылась, Степа обернулся и сказал Вере:
– Это не я.
– Нет? – засмеялась соседка. – А все говорят, что ты.
– Нет, – покачал головой Степа. – Точно не я. Не я снимался. Просто похож.
Соседка продолжала смеяться, переливчато, весело. Степе стало ужасно обидно. Из-за чего она сейчас смеется? Вернуться, спросить? Он помедлил у закрывшейся двери и пошел прочь от подъезда. Если бы вернуться назад… А в какую точку? Он часто теперь об этом думает – куда надо вернуться, чтобы всё пошло по-другому.
Степа шел мимо стройки, начавшейся, как только он заехал в дом. Дом, в котором была его квартира, был построен у сквера. Новостройка так и называлась: «Поместье у сквера». Почему «поместье», Степа понять не мог. Дом торчал как толстый гвоздь посреди района – двадцатисемиэтажный, простой, серо-белый, с одинаковыми квадратными окнами, одним подъездом и двумя входами – парадным и черным, из которого он сейчас убежал от смеха и вопросов соседки Веры. Такое редкое имя. И встречается ему уже второй раз. Зачем? Чтобы он поверил ей, как поверил той Вере… Та – Вера Маратовна. Эта – Вера Артемьевна. Те же самые буквы, перемешаны по-другому. Но ведь они совсем разные, эти женщины. И чем-то очень похожи. Нежностью, светом, загадкой… Только его Вера – крохотная, как Дюймовочка, а эта Вера – высокая, почти с него ростом, когда на каблуках. Почему она смеялась ему вслед?