Твоя жена Пенелопа - стр. 24
– У нас в группе девчонка есть, она, по-моему, однушку на окраине сдает, ей от бабки в наследство досталась. Я завтра спрошу у нее, хорошо, Нинуль?
– Спроси… Спроси, конечно. Только ведь дорого, наверное? Хотя мне зарплату со следующего месяца обещали повысить…
– Да нет, какая зарплата… Не парься, я арендную плату на родителей повешу. Чего возьмешь с бедного студента?
– И они согласятся?
– Конечно, согласятся! Без проблем. И вообще, они у меня продвинутые, не переживай! Любые практические навыки с моей стороны приветствуются.
– Не поняла. Какие навыки?
– Ну… В смысле самостоятельности. Мужского становления, так сказать. А твои – как в этом смысле? Ничего, нормальные?
– Да… Да, в общем…
А что она могла ему ответить? Сказать, что родители в этом смысле как раз ненормальные? Что они, мягко говоря, не то чтобы ее поступка не одобрят, но и скандал могут закатить? Матери еще туда-сюда, что-то можно объяснить, но отцу… Она даже представить себе не могла, что скажет ему. И какими словами он ее потом назовет. Лучше бы, конечно, оттянуть это «потом» на потом… Или придумать что-нибудь…
Ничего не придумалось, кроме бегства. Она просто собрала чемодан и оставила родителям записку на столе. Длинную, умоляющую, с намеком в тексте на скорую свадьбу. А без намека никак бы не обошлось, надо же было горькую пилюлю подсластить. Целый месяц потом отцу на глаза не показывалась, боялась. А с матерью часто созванивалась, слушала в трубку ее упреки: «Нехорошо, дочка, не по-людски… Папа очень переживает…»
Но со временем и это наладилось. Даже отец смирился, только иногда загонял в угол вопросом: свадьба-то будет когда иль нет? И что там за женишок такой, который родителям невесты должного уважения оказать не может, в гости зайти по-человечески! Рылом для него, что ли, не вышли? Не могла же она отцу правду сказать! Ужасную правду, стыдную! Прости, мол, папа, но не хочу я тебя с Никитой знакомить. Опасаюсь, боюсь, стесняюсь. Да, я плохая дочь, папа. Дочь-предательница. Более того, и сам Никита с тобой знакомиться не стремится. И не потому, что вы с мамой, как ты говоришь, рылом не вышли, а потому, что ему, похоже, все равно. Потому что он из другой жизни, которая позволяет ему быть ветреным сыном продвинутых родителей. Из той самой жизни, в которую и сама я не особо вписываюсь…
Хотя поначалу Нине показалось, что вполне даже вписалась. В первый же выходной после начала совместной жизни Никита повез ее на родительскую дачу – знакомиться. Она волновалась – жуть! Долго не могла решить, что надеть, какую прическу сделать. И в машине, когда ехали, тряслась от страха, а он лишь поглядывал удивленно – чего, мол, тебя расколбасило так? Подумаешь, родители!
Они встретили ее улыбчиво-равнодушно, как встретили бы, наверное, всякую Никитину подружку. Но ведь она-то была уже не всякая! Она же была… почти жена, почти невестка! Она ж не знала тогда, какое оно легкомысленно-необязательное – это «почти»…
Они были вежливы, коммуникабельны и обаятельно моложавы – родители Никиты. Мама, Лариса Борисовна, и папа, Лев Аркадьевич. И дача у них была очень красивая. Просто картинка, а не дача. Большой бревенчатый дом-пряник с островерхой крышей, с просторной застекленной террасой, с высокими соснами на участке. А главное – ни одной грядки нигде не было, она специально посмотрела! Только сосны, цветы и нежная зеленая травка, по которой так и тянуло пройтись босиком. Хочешь не хочешь, а поневоле сравнения напрашивались с родительским «садом», причем довольно грустные. Как они, папа с мамой, пашут весной на своих шести сотках. В рваных линялых трениках, с красными от майского солнца лицами, с потными подмышками. Мама то и дело бегает в дом (оба гордо именуют этот сарайчик домом!), чтобы проверить суп на плите. Потом звонко кричит в окно: «Володя, обедать!» Папа ополаскивает руки в бочке с ржавой водой, садится за шаткий столик и жадно хлебает густое варево, и пахнет от него довольной усталостью, затхлой после зимы одеждой и навозом.