Тропою волка - стр. 5
Один полк, впрочем, был выслан, чтобы нагнать отступающих, но московиты быстро вернулись в город, где ожидалось триумфальное появление самого царя. Алексей Михайлович уже 9-го августа торжественно въехал в затопленную кровью Вильну. Возможно, поэтому его новая французская карета была украшена вишневыми аксамитами, словно застывшими каплями густой крови, пролитой в боях за Вильну его ни в чем не повинными жителями. Сзади кареты стояли два нарядных фурмана в высоких колпаках и вишнево-желтых жилетках.
Царь впервые сел в карету, которую в самой Москве ранее все презрительно называли недостойным мужчины средством передвижения. Ранее Алексей Михайлович либо ездил верхом, либо царя носили на богато украшенных турецких носилках, как и всех московских государей до него. Но Вильня – европейский крупный город, столица литвинская, русская и жмайтская. Здесь Алексей Михайлович решил соответствовать правилам и приличиям Европы, в культуру которой собирался влить и свое новое государство, придав ему больше европейского лоска. Правда, тяжким грузом лег на плечи вопрос: как быть с новыми землями? Как относиться к её населению? Одни, включая патриарха Никона, советовали – «как к врагам, государь, не жалей их, басурман!» Другие возражали – «как к своим новым землям относись к Литве, светлый царь!» С такой точкой зрения царь и был согласен вопреки советам патриарха. Только вот, как же относиться к литвинам, как к своим, когда всего лишь чуть более двух тысяч шляхтич Литвы присягнуло под «высокую царскую руку?» Если бы таковых было двадцать тысяч, царь все равно бы кручинился: мало! А тут всего две тысячи и пятьдесят восемь человек. И вовсе не густо!
Карету царю подарил также переметнувшийся в московский лагерь подкоморий лидский Якуб Теодор Кунцевич. Карета, впрочем, была весьма скромной, из черного дерева, с четырьмя окнами, но царь украсил ее аксамитами и багровым бархатом изнутри, велел декорировать сверху кусками золота… Трясясь в квадратной кабинке, московский государь не мог поверить, что столица Княжества взята так быстро. Внутренний голос говорил ему: что-то здесь не так, врут его царедворцы, что-то скрывают. Или же литвины уготовили ловушку… Со страхом смотрел сквозь запыленное пеплом стекло окна государь Московии, пока его экипаж, запряженный четверкой лошадей, выруливал на красную дорожку, выстланную перед «светлым царем».
Словно по ручью крови въехала карета во все еще горящий город.
Когда монарх медленно, будто боясь упасть, выходил из кареты, придерживаемый, словно старец, под руки фурманами, ему салютовали пушки, чтобы заглушить пальбу у замка в Старом городе. Царь выглядел необычно бледным. На его нездоровом белом лице еще больше чернели запавшие глаза, а темная бородка и усы придавали ему внешность измученного длительным постом молодого монаха. Царь вяло улыбнулся кланяющимся ему до земли людям и слабым тихим голосом спросил куда-то в сторону: – Где это еще стреляют?
У воевод испуганно забегали глаза. Услышал-таки государь пальбу у дворца!
– Не волнуйтесь, светлый государь, – милостиво отвечали ему, кланяясь в пояс, – весь город салютует вашей светлости! Мы захватили Вильну полностью. Это так, по мелочи где-то пушки бухают. Последних литовцев выкуривают из их чертовых укреплений.