Тропою испытаний. Смерть меня подождет - стр. 84
– Откуда ты взялась, дуреха? Соскучилась… – ласково ворчит он, обнимая Бойку, которая льнет к нему, лезет мордой под телогрейку.
Сколько в этих движениях доверия и преданности!
Потом Бойка бросается и ко мне, ластится, тычется в лицо, повизгивает, но уже не так горячо.
– Наши едут! – кричит Александр Пресников, показывая на лес.
По следу Бойки на марь выходят на лыжах Геннадий, за ним Улукиткан ведет караван.
– Радиостанцию везут – наверно, срочное дело есть, – говорит Мищенко, всматриваясь в приближающуюся группу.
– Знамо дело, попусту не погнали бы оленей по такому снегу, – заключает Александр.
Наконец обоз подошел к палатке. Мы поздоровались.
– Далеко ли бредете? – спросил Василий Николаевич.
– Человеку даны ноги, чтобы он долго не сидел на одном месте, – спокойно ответил Улукиткан.
– Нет, вы только послушайте! – воскликнул Геннадий. – Остановились мы километрах в двух отсюда, за лесом, оленей отпустили, снег утоптали под палатку. А Улукиткан говорит: «Однако, неладно таборимся – наши близко ночуют». – «Как это ты узнал?» – спрашиваю. «Дым, – говорит, – разве не слышишь?» Понюхал я воздух – вроде ничем не пахнет. А он ругается: «Зачем с собой глухой нос напрасно таскаешь? Давай запрягать, ехать будем». Я стал было отговаривать его: дескать, может, только показалось тебе. А он свое: «Надо ехать». Запрягли, тронулись, я впереди. Выхожу на марь, смотрю – действительно палатка стоит, дымок стелется; понюхал – не пахнет. Когда уже вплотную подошел, только тут и учуял запах дыма… Вот ведь какой старик!
– Мой нос, правильно, кругом слышит, а твой только насморк знает, – засмеялся Улукиткан и стал распрягать оленей.
– Какие вести? – нетерпеливо обращаюсь к Геннадию.
– Спросите у него, – ответил тот, кивнув головой на старика. – Поедем, говорит, к перевалу, как бы беды не случилось с нашими. Есть и неотложные радиограммы из штаба экспедиции.
Общими усилиями ставим для прибывших палатку, натягиваем антенну. Улукиткан привязывает на шею непокорным оленям чанхай – круглую палку длиной примерно в три четверти метра, – чтобы они не ушли далеко во время кормежки, и отпускает всех на пастбище. Животные табуном бросаются к распадку, на бегу тычут морды по уши в снег, нюхают, ищут ягель и, перегоняя друг друга, скрываются в лесу.
Из темных туч повалил снег. Все мы собрались в одной палатке. Запах отогретой одежды, портянок, свежей хвои мешается с запахом человеческого тела. Геннадий забился в дальний угол, стучит ключом, вызывая штаб. Улукиткан чистит свою старинную бердану.
Только теперь я рассмотрел это ружье, необычное для нашего времени. Ствол его сверху поржавел, внутри образовались глубокие раковины. Затвор явно не от берданы, без выбрасывателя, в гнезде не держится, и Улукиткан носит его в кармане завернутым в тряпочку или привязывает тонким ремешком к спусковой скобе. Ложе стесано донельзя, сбито гвоздями, стянуто проволокой и жестью от консервной банки, к тому же его край еще и обгорел. По всему видно, что ружье прошло вместе со стариком длинный и тяжелый путь, бывало в огне, под дождями и бурями. Оно, несомненно, знало много и удач и промахов. Поржавевшее, горбатое, в латках, оно внешне даже похоже на самого хозяина. Видно, живут они неразлучно, одной судьбой связанные. Ложа берданы исписана разными иероглифами – тут и веточки, и крестики, и рожки, и кружочки, и много других знаков, смысл которых понятен только старику. Они, несомненно, обозначают какие-то знаменательные события, охотничьи приметы и трофеи Улукиткана. Словом, это своеобразная летопись охотника-эвенка.