Тропинка на ковре - стр. 15
Хозяйке помогли раздеться, лечь, а когда шум голосов выкатился на улицу, она услышала до боли знакомый стук настенных часов.
… Семён Петрович нёс в дом охапку лиственничных поленьев. От них шёл смолистый запах. Но, едва открывал двери, в нос ударял дух больницы. Как быстро пропах дом этими лекарствами!
День он проводил в однообразных заботах. Ночью, просыпаясь, слышал, как вздыхает, иногда всхлипывает и сморкается жена. У неё и днём вечно глаза были на мокром месте. Семён Петрович погружался в сон, ему казалось – мозг облепляют чёрные мухи, на грудь наваливается комом темнота.
Таисья Ивановна за долгий день много раз забывалась недолгим, но глубоким сном. Ночами мучила бессонница. От лунного света ковёр над кроватью казался чёрно-белым. Зеркало в углу слабо светилось, Таисья Ивановна боялась в него смотреть. По стальному поручню кровати бегали голубые искры, окна в тонких шторах нависали светлыми квадратами. Комната казалась длинным ящиком.
В ночи по цепочке брехали собаки, и разом замолкали. Тишину вдруг взрывал треск мотоцикла или натужный рёв машины, по стене бежали полосы света. Звуки и свет успокаивали, возвращали из тоскливой маяты в сонную полумглу, в тепло.
Иногда ей становилось нестерпимо одиноко, она звала:
– Сеня!
Он мычал во сне, ворочался на их широкой, семейной тахте в спаленке, и не просыпался. Она плакала от обиды. Бесконечные ночи оставляли в душе тупую боль, и она никому не могла рассказать об этом.
Днём забегали подруги, соседки. Поначалу они приходили часто, усаживались на «диван для посетителей», оживлённо галдели. Но быстро угасали, подолгу сидели молча, выходили и жадно вдыхали свежий воздух.
Приходили сын с невесткой. Андрюша приносил в вёдрах горячую воду из бани, усаживал мать, и оставлял её с женой наедине. Галина неловко, разбрызгивая воду, мыла над тазом голову свекрови, протирала дряблое тело влажной губкой, меняла постельное бельё. Таисья Ивановна явно стеснялась её, но терпела. Они почти не переговаривались. Галина утирала пот со лба, работа давалась нелегко – шёл последний месяц беременности.
Позже Андрей выносил воду и протирал шваброй пол. Они уходили, и снова наваливалась тишина. Телевизор, который раньше мог работать весь день, теперь не включали. Таисья Ивановна от него быстро уставала, раздражали бубнящие голоса, мелькание картинок.
Первое время она часто звала Семёна, то за тем, то за этим, капризничала, кричала, если сразу не отзывался. Он скоро начал делать вид, что не слышит, а если слишком уж доставала – зло материл её и уходил, хлопнув дверью. Тогда она с облегчением плакала, но постепенно свыклась с тем, что муж старается не заходить в дом. Ей даже легче было без него. Она научилась, ухватившись за длинное вафельное полотенце, привязанное к дальней спинке кровати, садиться. Отдышавшись, она пересаживалась на большой деревянный стул с дырой в сиденье, под которым стояло ведро.
Если кто-то посторонний в этот момент заходил в дом, ужас её положения был напоказ. Она одёргивала мятую ночную рубашку, и видела себя в зеркале: кое-как прибранные волосы, одутловатое бледное лицо, дряблые руки. Но она не стыдилась. Более того, жалость и страх в глазах гостя, его брезгливое сочувствие вызывали в её душе мстительное удовлетворение.