Тропарь и коллекта - стр. 27
Склонив голову, Иван Савельевич с минуту помолчал.
– Русский мужик – он о чём на зоне в праздник думает? Что попал он сюда по большой несправедливости. О том, как, отмотав в скотстве лагерных категорий 10 – 15 лет, в родной колхоз вернётся. Жёнка с ним – «врагом народа» развелась давно, а родственники все померли. Жаловаться некому и не будет он – признают клеветой на социалистический строй: обратно на нары тогда. И на кой ему трудодни зарабатывать? Здесь быть стахановцем – тоже ни к чему. Паёк ведь чуть-чуть увеличен и затрат физических не перекрывает в организме. «Сгорают» стахановцы за месяцы – посмотри на идейных – пламенных коммунистов: думают, что произошла ошибка, и за ударный труд их выпустят раньше. Не выпустят. Отец народов не так всё задумал. Кранты им всем, после того, как свой «фронт трудовой» сообща осилят, а на «фронте» этом – конец им по очереди. Нет для отца людей отдельных – есть народ, стадо, как в хлеву. Скотный двор мы у него, а ведь каждый – божья тварь, верхушка пирамиды природной. И у каждого душа, а в душе – молитва!
Петеру показалось, что в конце этого монолога, произнесённого с откровенностью краткой молитвы, голос у Ивана дрогнул.
– Ты, Пётр Николаевич, видел другую жизнь и к ней вернёшься, чтоб рассказать про скотный двор наш и про свой страшный сон. И просьба у меня к тебе есть – ты большие переработки не записывай всё на себя, поделись с братвой. Всё, что выше одной нормы всё равно тебе паёк даёт из расчёта 25 рублей в месяц. 105 процентов или 125 – твоей бригаде всё одно, а братва тебе за излишки, не хозяину подаренные, а им – мужикам русским, – благодарна будет.
Всё сказанное про Великого стального Петер понимал и ранее при анализе способов следования Сталина по пути к мировому господству. Однако, он сравнивал движитель этого следования с топкой машины, в которой сгорал дровами советский народ. Этот же богатырски-сложённый мужчина сравнивал страну и её народ даже не с машиной, а скорее с телегой, запряжённой людьми как скотиной. Сравнивал так, что каждый тезис отзывался камертоном в душе Бригадира. И главное, что почувствовал Петер фон Остен и взял за основу дальнейших отношений – это то, что православный русский мужик Иван Савельевич Сычёв, он же – преступный авторитет, законник Сыч – всем существом любил свой измученный народ.
– Ну что, Пётр Николаевич Устин, лады?
Петер согласно кивнул, немного расслабившись после перенесённой угрозы его жизни, духовного откровения коллекты, закончившихся неожиданным, но давно искомым знакомством. Он ответил, улыбнувшись своей новой русской фамилии:
– Лады, Иван Савельич, лады.
Начальник зоны распределял участки для работы. Делянки имели различные градации качества. На одних из них росли всё те же гладкие и высокие сосны, похожие на оцилиндровку, на других – оставался бросовый лес, заготавливать который всё равно приходилось лагерным. Задача бригадиров заключалась не только в том, чтобы выполнить норму, но также в получении выгодной делянки. Лучшие доставались бригадам, накануне достигшим лучших показателей. От этого зависели лагерные блага, важные и необходимые в быту.
– Шестая делянка – У кого вчера 50 кубометров сдачи? Устин!
– Седьмая делянка – 48 кубометров – Сычёв!
Со дня знакомства Сыча и Бригадира производственные показатели их бригад отличались незначительно. Конфликты между братвой и военнопленными немцами прекратились. Они, конечно же, не утратили своей объективной основы в борьбе за выживание, но, возникая, тут же разрешались мудрыми рассуждениями и авторитетом Сыча и Бригадира. Так продолжалось до передислокации Отдельного лагерного пункта (ОЛП) на 102-й километр железнодорожной магистрали «Москва-Куйбышев», где вскоре была сооружена платформа «1102-й километр», впоследствии переименованная в железнодорожную станцию «Новокуйбышевск».