Тропа обреченных - стр. 18
Только теперь, перед встречей с дядькой Никифором, Антон Тимофеевич забеспокоился: насколько тот осведомлен о прошлом племянника с предвоенной поры? Не написала ли мать своему братцу, что ее любимый сынок Антон работает в госбезопасности?
«Вот так фокус выйдет», – встревожился Сухарь, подходя к приземистому, по-родному близкому домику. Он постучал в кухонное окно, в которое моментально сунулась остреньким носом сильно постаревшая тетка Ивга. И, забыв обо всех тревогах, Антон, как бывало в детстве, бросился в сени. Он помнил: тетка его любила.
Она признала его не сразу, даже ойкнула, когда племянник подхватил и поднял ее, сухонькую, как ребенка, и лишь когда гость назвал себя, провела шершавой ладошкой по его лицу, весело заулыбалась и звонко крикнула:
– Никифор! Да ты што разлегся, глянь-ка, кто приехал! Антон!
А Никифор Алексеевич, кряхтя, уже вставал с постели, не сразу сообразив, о каком Антоне так радостно воскликнула его старуха. Но признал гостя, едва тот подошел, обнял, пустил слезу, вспомнив своего погибшего сына, только и сказал для начала: «Живой!»
– Вы, наверное, считали меня погибшим? – спросил Антон не без умысла, желая сразу сориентироваться, как вести себя.
– Да уцелеть-то у таких, как ты, шансов мало было… Нынче удивительно не когда убьют, а когда живут.
– У каких таких-сяких? – навострился Сухарь.
– С твоего, Антоша, года-то, поди, один на сотню с войны домой-то воротился. Скидывай шинельку-то, приглашения не жди.
– А ты пригласи, не развалишься, гость он, – из-за печки упрекнула тетка Ивга.
– Ранен был или обошлось? – поинтересовался старик, наблюдая, как раздевается племянник.
– Два раза меня зацепило, но здоров, – Антон повесил шинель и подошел к дяде.
Старик внимательно рассматривал его. Сухарю показалось, что дядя обеспокоен его появлением. «Прощупывает, время тревожное…» – подумал Сухарь. Вспомнил информацию о нем: «С бандитами связи не имел и не имеет».
– Чего домой не поехал? Я это не к тому… живи на здоровье, нам даже лучше, места хватит.
– Нет дома-то, разве не знаешь? Отец помер, мать к Евдокии уехала… В Самборе никого из наших.
– Когда же Тимофей помер-то? – с фальшивинкой в голосе и в вытаращенных глазах, изображавших сожаление, спросил Никифор Алексеевич и сам заметил наигрыш. Переспросил: – Погиб или помер?
Сухарь понял: дядька крутит, проверяет его.
– Ты же, дядя, ездил на его похороны ровно два года назад, по весне, – напомнил племянник, ожидая, что старик смутится либо начнет отнекиваться. Но старик не смутился.
– Соврал, – не моргнув, ни капельки не усовестившись, признался он и легко повторил: – Взял и соврал.
– Нынче без этого нельзя, – решил подладиться Сухарь, склонившись к дяде. – Тем более если ложь не в ущерб людям, а на пользу.
– Вранье, оно и есть вранье, – резко отмахнулся Никифор Алексеевич. – Ты чего приехал-то? Не таись, свои помогут.
– Случайная необходимость заставила, дядя Никифор. Когда проверку проходил после плена, написал в анкете, что отец умер, а мать уехала к дочери, моей сестре, адреса ее не знаю…
– Да как же это ты, в Орехове она Запорожском! – живо вставил Никифор Алексеевич, и по лицу его было видно, говорил участливо, не заподозрив обмана.
– Тогда-то я не знал… Ну и в графе, к какому месту жительства отправляюсь, надо было указать адрес. Чей же еще я, кроме вашего, напишу? Вот мне и выдали приписное и проездные документы через Луцк в Бабаево.