Тридцать восемь сантиметров - стр. 22
«… исключить возможность провоза через государственную границу Соединенного королевства предметов сатанинского культа, согласно параграфа…» – государство ходило под себя. Оно боролось с сатанизмом, социализмом, незаконным оборотом, эмигрантами, зонтиками от солнца и зонтиками от дождя, консервами из серебристого тунца, с котелками, шпионажем, боролось со свободой и сражалось против себя. Оно постоянно сходило с ума в этой бумажной суете и все же не могло сдвинуться с места.
– Моба! – крикнул я тогда Толстому, – предметы сатанинского культа, теперь запрещено провозить.
На это он пробурчал, что к ним в прошлом году приезжал глухой двоюродный брат Риты. Тот привез в подарок подшивку журналов по психиатрии, собачье мыло и чесалку для спины с орнаментом. Если бы он знал, то стопорнул бы этого перца еще на границе.
– У меня нет собаки, Макс! – грохотал он. – Этот пердун подкатывал свои боло к Рите, представляешь? Его слуховым аппаратом можно было глушить «Рок волну».
Я представил и согласился, что того радиофицированного стручка можно было помариновать пару месяцев за контрабанду.
– Жаль, что не получили инструкций раньше, – сокрушался господин старший инспектор.
Он прихлебывал кофе, производя шум вокзального писсуара. От кружки так разило ромом, что пьяные мухи, попавшие в волну испарений, погибали на лету.
– Я бы глухих отправлял в карьеры добывать щебень, Макс, – твердо заявил Эдвард Мишель. – Там бахает, будь – будь. На входе отбирать у всех патефоны и вперед.
– Ты прав, Моба, – согласился я, – а слепых в шахты.
Он был готов развить теории о рациональном использовании глухоты но, к сожалению, опрокинул кофе себе на брюки. Впрочем, тогда все закончилось хорошо. Его величество попросту сняло штаны и проходило остаток дня в трусах в молодости бывших зеленого цвета. Его бабушка перешила их из набедренной повязки. Припомнив эту историю, я навострил уши, с обезьянами все обещалось быть намного веселее.
– Не стреляли, Эдвард, – наша развалина, наконец, проснулась. – Они сами передохли, там сейчас оцепление из вояк. И у каждого берут анализы.
Остаток фразы он проговорил мечтательно. Глаза затуманились, старику Рубинштейну очень хотелось самому быть там и сдавать эти самые анализы. Он полагал, что военные смогли бы найти у него что-нибудь не известное науке. Может быть, в его кале затаилась неведомая болезнь? Пневмоязва? Хорошо было умереть и прославится как первый, умерший от пневмоязвы в отходах. Мечты больного Мозеса вспыхивали прекрасным новеньким надгробием «Моисей Рубинштейн, первый человек, скончавшийся от неизвестной болезни», установленным на государственные деньги.
Прежде чем сидевший в одном тапке старший инспектор открыл рот, чтобы ответить, на его столе зазвонил телефон.
Полапав трубку толстяк поднес ее к уху.
-Да?
Это была наша директор. Руководство всегда звонит вовремя и это неоспоримый факт. Звонит тогда, когда ты совсем не готов: страдаешь похмельем или спишь. Оно свято, неподкупно и никогда не ошибается, его глаза видят сквозь стены, и ты обязан знать, почему из всех отданных ценных распоряжений вышел пшик. Даже если в великолепно продуманные планы входило нечто иное, чем то, что получилось. Старший инспектор внимательно выслушал панические звуки на том конце провода и ответил: