Тридцать дней до развода - стр. 35
— Мы разводимся.
Потеснив истекающие соком шампуры со свининой, я выложил на мангал узкую решетку со стейками из форели. Разумеется, никто не подумал, что она готовится быстрее. Так всегда. Сначала они орут, что это не по-мужицки — рыбку есть, а потом мясо остывает, а от форели одни воспоминания и горстка костей.
— О. Хм… — Витька отреагировал на новость с несвойственным ему красноречием. — Что ж.
Он подошел поближе, рассматривая содержимое мангалов с тем задумчивым видом, с которым Алла обычно смотрит под капот своей «миньки», когда хочет, чтобы кто-нибудь пришел и спас ее от ужасно сложной процедуры заливания омывайки.
— Удачи тебе в новой холостой жизни! Народ, прячьте девок, Богдан выходит на охоту! — И он хлопнул меня по плечу.
Со стороны мы, наверное, смотрелись хорошо: два брата, когда-то напрочь разругавшиеся, теперь совместно жарят мясо на пикнике. Я посмотрел на его руку, задержавшуюся на моем плече, и он ее быстро убрал.
Сделав вид, что так и задумано.
Отошел в сторонку, закинул голову, рассматривая бегущие по умытому весеннему небу облака.
— Мне вот Дарья понравилась. Такая девочка яркая, сочная. Я б ее… Погулял.
Если я сейчас сделаю то, чего мне хочется больше всего на свете… Нет, это я точно не сделаю, сидеть за него, как за человека потом.
Если я сейчас медленно положу очень острый шампур обратно и вломлю ему голыми руками, он все поймет. Витька у нас не дурак, к сожалению.
Не преминет поделиться с Аллой и ее подружками.
И тогда мне точно не видать Даши.
Ее упрямство, ее нежелание даже видеть меня, пока в паспорте не будет стоять печать о разводе, станут той почвой, на которой обаяние Витьки и его умение запудривать девушкам мозги развернутся во всю мощь.
А он постарается ради меня.
Мы это уже проходили десять лет назад.
Поэтому я все же аккуратно пристраиваю шампур на мангал под чересчур внимательным взглядом брата.
Растягиваю на сведенном сдерживаемой яростью лице фальшивую улыбку.
И говорю:
— Погуляй. Кто ж тебе помешает?
Я.
Я.
Я помешаю.
18. Ему нужнее
Мясо жарилось, коньяк пился, бутерброды тоже не кончались.
Музыка гремела, народ общался, а я добровольно сослал себя в следящие за мангалами и смотрел на все это со стороны.
Витька громогласно делился с народом планами на жизнь, перекрикивая даже музыку. Последние пять лет он жил то во Франции, то возвращался к родным пенатам, чтобы «передохнуть от этой Европы», как сообщали мне родители. Судя по виноватому лицу мамы — еще и выцыганить у них денег. Какие-то он там вечно открывал бизнесы, которые не взлетали, прогорали или закрывались по уважительным причинам, но не сдавался, уверенный в том, что ума и деловой хватки ему должно было достаться больше, чем мне.
А вот зачем вернулся сейчас… Да еще с понтом…
— Европа окончательно превратилась в тюрьму, в концлагерь для мыслящих людей! — донеслись до меня его разглагольствования. — Свобода слова? Мы к привыкли, что в России все плохо, но на самом деле именно у нас сейчас можно свободно говорить, что вздумается, не беспокоясь, что обидишь какое-нибудь меньшинство. И потеряешь все: репутацию, работу, даже право жить там!
Опа! Неужели братца выгнали из райского сада?
Алла вертелась там же, у него под рукой, Даша бродила по первой весенней травке, любуясь расстилающимися просторами за рекой.