Тридцать девять лет в почтовых ящиках - стр. 13
Первым человеком, кого мне довелось увидеть мёртвым и похоронить, была совсем ещё молодая женщина, сотрудница нашей лаборатории Люся. После окончания института я была избрана профоргом, и когда мы узнали о смерти Люси, мне пришлось поехать в Подмосковье, на станцию Ашукинская, где она жила. Люсе был двадцать один год. Это была симпатичная, белокожая, голубоглазая женщина. У неё был муж и маленький ребёнок. Незапланированно она снова забеременела, но оставлять ребёнка не захотела. По поводу аборта она не обратилась в медицинское учреждение, а самостоятельно сделала так называемый криминальный аборт, применив для изгнания плода хозяйственное мыло.
По данным Википедии, закон о запрете абортов действовал в СССР до 1955 года.
Сохранение же спроса на незаконные аборты объяснялось просто: после аборта женщина должна была некоторое время находиться в больнице, по выходе из которой она получала листок нетрудоспособности, где в графе «диагноз» стояло слово «аборт». Поскольку далеко не все женщины жаждали обнародовать подробности своей личной жизни, многие предпочитали обращаться к частнику.
Можно предположить, что именно этими соображениями и руководствовалась Люся: она не хотела огласки, да к тому же сказалось влияние окружающих её людей. В итоге у неё произошло заражение крови. Я помню, как она лежала, с тёмными пятнами на лице, которые невозможно было ничем загримировать. Вокруг неё стояли родственники, знакомые и, конечно, её мама. Стон, вырывавшийся из её души, я слышу до сих пор: “Люся ты моя, Люся-я-я…” И это протяжное “Люся-я-я” тёмной тучей висело над притихшими людьми.
Однажды, когда я оказалась в гинекологическом отделении одной из городских больниц, мне довелось стать свидетелем последствия ещё одного криминального аборта. В одной палате со мной лежала яркая, крупная женщина, которая, желая вытравить плод, сунула себе во влагалище ядовитый фикус. Результатом, как и у Люси, явилось заражение крови. Ей предстояла чистка. Меня поразило, что перед самой операцией, прежде чем лечь на тележку-каталку, она накрасила помадой губы, хотя в этот момент у неё была температура выше 40 градусов. Я тогда подумала: “Вот это женщина!”
В первые годы моей работы в ЦНИИАГ ушла из жизни ещё одна молодая сотрудница, Римма, высокая, светлоглазая блондинка. От неё к другой женщине ушёл муж, оставив её с двумя малолетними сыновьями. Римма очень тяжело переживала эту трагедию, никак не могла смириться со своей потерей и мысленно проклинала свою соперницу. В отпуск она поехала на юг и, видимо, слишком много времени пробыла на солнце. Вернувшись в Москву, она вскоре умерла от рака. Обе женщины были практически моими ровесницами, и, конечно, смерть обеих глубоко потрясла меня. В течение нескольких последовавших за этим лет мы не теряли сотрудников, однако затем последовала череда потерь, что, к сожалению, неизменно сопровождает нашу жизнь.
В 1967 году я познакомилась со своим будущим мужем Николаем. Как ни странно, но познакомил меня с ним, можно сказать, мой тогдашний недоброжелатель Юра Рогов. Собственно, знакомить меня с Николаем у него и в мыслях не было. Просто Николай работал в соседнем отделе и учился на заочном отделении Московского института радиоэлектроники и автоматики, и ему нужно было срочно сдать “тыщи” по английскому языку. И вот Юра привёл Николая в наш отдел, расположенный в полуподвальном помещении. Я увидела приближавшегося ко мне невысокого, худощавого, очень стройного молодого человека с огромными искрящимися серыми глазами, и в тот же миг судьба моя была предрешена. Из-за необходимости ещё раз получить помощь по английскому Николай снова обратился ко мне. Сейчас я уже не помню, как начали развиваться наши отношения. Слава Богу, что всё дальнейшее происходило уже после моего поступления в аспирантуру. Опуская сейчас все перипетии наших сложных взаимоотношений, скажу только, что одиннадцатого января 1969 года мы с Николаем подали заявление в ЗАГС, и наш брак был зарегистрирован первого марта того же года.