Три судьбы - стр. 24

– Не дрейфь, салага, будем живы – не помрем, – ободряюще хлопнул по плечу Худенко Алексей и, пригибаясь, направился по ходу сообщения к КНП.

– Вот принесли десять фляжек, товарищ лейтенант, – доложил Алексей, снимая с ремня увесистые солдатские емкости, – на день, может быть, хватит, – неуверенно добавил он.

– Не на день, а на два, – твердо сказал Русаков, – так что придется экономить. Я разделил боеприпасы. Чтобы они всегда были под рукой, разнесите их по позициям.

Забрав патроны и гранаты, Алексей вместе с сапером пошел по позициям.

Все готовились к бою. Даже переводчики. Они уже не прятали глаз. Взяли по четыре ручных гранаты, по десять пачек патронов. На лицах их была написана решимость. Руки только выдавали, когда ребята брали патроны. Они дрожали мелкой, предательской дрожью. Алексей зла на них не держал и потому спросил:

– Что, первый бой?

– Да, – в один голос отозвались солдаты.

– А сколько служите?

– Год уже.

– И что, ни в одной операции не участвовали?

– Нет, не пришлось, – сказал худенький, среднего роста узбек с узенькими черными усиками под орлиным носом.

– Я просился, но командир сказал, что в штабе нужнее, – добавил второй переводчик, таджик.

Еще в лагере, знакомясь со взводом, переводчики рассказали немного о себе. Оба учились в университетах. Один в Ташкенте, другой в Душанбе. Обоих призвали со второго курса, направили в штаб группировки, находящейся в Маймене. Ребята кроме своих родных языков хорошо знали фарси и арабский. Участвовали в допросах пленных, переводили документы исламских комитетов.

– Да, после штаба вам здесь тоскливо будет, – посочувствовал им Алексей, – но ничего, будем воевать рядом. Если что, помогу.

Заметив, что солдаты, не зная куда сунуть полученные гранаты, начали выкладывать их на бруствер, сказал:

– А вы их сюда! – Алексей взял лопатку и, проделав углубление в стенке окопа, показал, куда положить «карманную артиллерию».

– Так удобнее, если что…

Он поправил валик бруствера, выставил свой автомат, прицелился, расчистил земляной столик для упора при стрельбе и только после этого, удовлетворенно хмыкнув, направился в свой окоп.

Стрельба в кишлаке уже прекратилась. Над долиной воцарились полуденная лень и спокойствие. Крестьяне, покинув свои наделы, отсиживались в самое жаркое время в своих глинобитных, с плоскими крышами домах. Алексей не раз бывал в таких жилищах и всегда удивлялся рациональности быта афганцев. Летом там было прохладно, зимой тепло.

«А что еще человеку надо? – думал он, разглядывая афганское селение. – Хороший дом, земля, привыкшие к труду рабочие руки. Живи, работай, будь счастлив. Ан нет. Мало этого человеку. Большего подавай. А за просто так никто свои блага не отдает. И те, кто хочет большего, и те, кто готов защитить свое кровное, берутся за оружие. Пусть бы и воевали друг с другом. Мы-то зачем здесь?»

Эта мысль все чаще и чаще появлялась у Алексея в голове, порождая бурю чувств, и тут же безответно исчезали в глубине сознания. Ведь он по-прежнему еще верил в то, что выполняет здесь свой интернациональный долг, и, очень хотел верить в то, что афганский народ должен относиться к нему, как к своему защитнику.

Но все время, находясь здесь, он, хоть и видел иногда улыбки на лицах прохожих, провожавших взглядом их колонну, но чувствовал, что улыбки и рукоплескания эти неискренние. Доказательств этому было более чем достаточно. Это и случай с гранатой, которую чумазый мальчуган бросил в их БТР взамен банки тушенки, это и стрельба в спину со стороны солдат афганской правительственной армии, это и сами действия сарбазов и царандоевцев, которые при первом выстреле моджахедов кидались в укрытие, оставляя своих русских союзников один на один с врагом. А когда их гнали в атаку, некоторые солдаты и офицеры, ухмыляясь, говорили: