Три романа и первые двадцать шесть рассказов (сборник) - стр. 135

Ольховский испытал странноватое ощущение легкого отъезда крыши: слух, зрение и сознание никак не могли совместить полученную информацию, при всей ее внешней простоте и кажущейся малозначимости. В зияющей пустоте зоны, где обычно помещаются мысли и слова, ему удалось отыскать только четыре слова – тех, что еще звучали в ушах, и он поспешил употребить их, как-то прикрывая растерянность:

– Я слышал такую фамилию. – Подумал, обнаружил еще слово и немедленно произнес его также: – Садитесь.

Физик сел, закинул ногу на ногу и, обозначив таким образом свободу и достоинство, как бы компенсирующие внутреннее напряжение, продолжал:

– Откуда, интересно? Впрочем, неважно. Что вы слышали про атомную бомбу?

– А что именно я должен про нее слышать?

– Да. Конечно. Учтите – я посвящаю вас в информацию, в неразглашении которой давал подписку. И расстрелян могу быть не только я, но и тот, с кем я ею делился. Вас это не пугает?

– Хм. Это? Меня? Нет.

– Спасибо. Спасибо, командир. Значит, так. Про Хиросиму и Нагасаки вы знаете.

– Конечно.

– Так вот. Лаборатория Курчатова работает над созданием советской атомной бомбы.

– Чем же ей еще заниматься, – здраво подумал вслух Ольховский и, чувствуя необходимость как-то закрепить хрупкое нащупанное здравомыслие, предложил:

– Хотите выпить?

Физик казался удивлен таким спокойным согласием.

– Спасибо, я не пью.

– Курите.

– Я не курю.

– Занимаетесь спортом.

– Есть немного.

– Каким?

– Байдарка и альпинизм. Подождите со светскими разговорами! Мы знаем, что вы идете на Москву.

– С чего вы взяли?

– А что же вы, на Мадагаскар идете Московским каналом? У нас все знают. Корабль, слухи, ваши подвиги и акции, отношение масс.

– Каких масс?!

– Не критических, конечно. Народных. Хотя и народные могут быть критическими. Извините, глупый каламбур. Ладно, не перебивайте… Петр Ильич? Петр Ильич, дайте сказать.

– Да я вас только и слушаю! (Не прерывая беседы, Ольховский выпил сам и звякнул Оленеву: «Зайди-ка».)

– Вот слушайте. Работы находятся в стадии завершения.

Ольховский понимающе покивал:

– Получили материалы от супругов Розенберг.

– От каких супругов?! – вытаращился физик и протер платочком очки, не снимая их.

– Наших разведчиков в США.

– М-да?.. Гм. А вы откуда можете располагать такой информацией?..

– Неважно.

– М-да… Гм. Вы полагаете, что направление работ последнего месяца… Интересная мысль! Что ж, в принципе возможно… не знаю. Но это не имеет значения!

– А что имеет значение?

– Нам обрезали финансирование!

– Да, многим сейчас обрезали. Причем много что, – не удержался съязвить Ольховский.

– Не острите. Вы не понимаете. Мы практически подошли к завершению работ. Вы знаете, что это значит? Это значит, что через семь-восемь месяцев опытный образец может быть реально изготовлен и испытан. Вы понимаете, что это значит?

Очки его вспыхивали, как проблесковые лампы. Ольховскому стало неуютно.

– Я понимаю, – уверил он.

– Надеюсь. Это означает конец американской монополии на атомное оружие. Это изменение баланса сил в мире! Это начало пути к ядерному паритету. Вы понимаете, что сейчас означает американская монополия на бомбу?

– Конечно.

– Вы не можете этого понимать! Газетам и политинформациям верить нельзя. Без бомбы мы беспомощны перед американцами. Их средства доставки, их Б-29 мы с надежностью сбивать не можем. А одна бомба – это конец любого города, конец Москвы, конец любого промышленного и оборонного района. Америка диктует миру свою волю, а мы делаем хорошую мину при плохой игре. У них производство ядерных боеприпасов поставлено на конвейер. Это угрожает вообще нашей политической системе, социализму во всем мире.