Три мужа для Кизи - стр. 14
Сначала люди не верили, что успеют найти столько баньяновых деревьев, сколько нужно для костра. Но всё-таки мужчины нашли достаточно таких деревьев до вечера. Так что отца сожгут на дровах из баньянового дерева. И мать не будет задыхаться от удушающего дыма, когда взойдёт на костёр с мужем.
Похороны отца решили провести сегодняшним вечером.
Все жители деревни собрались у руки. Мужчины сложили погребальный костёр. И отца уложили сверху, торопливо прикрыв оранжевой тканью: тело его уже начало искажаться и пахнуть. Младший брат его, облачённый в простые белые дхоти, прошёл вокруг последней постели покойного, неся кувшин с пробитым дном, оставляя за собой след масла.
Матушка, до того обнимавшая нас с Ишой, разжала объятия. Мы, поняв, что час разлуки уже настал, отчаянно вцепились в неё, но она строго отцепила наши руки от своего белого сари. Тихо сказала:
– Я уже выбрала. Я хочу уйти за ним.
И мы, рыдая, в последний раз поклонились ей и коснулись её стоп. А она благословила нас, сначала положив правую ладонь на мой затылок, потом – сестре:
– Пусть боги даруют вам достойных мужей, которые будут хорошо о вас заботиться! Пусть у вас будет много детей! И пусть ваши близкие будут здоровы!
И, отвернувшись от нас, спокойно пошла к отцу. Сама взобралась на дрова к супругу. И дядя сам подошёл с факелом и поджег дрова.
Мы с сестрой стояли, обнявшись, глядя, как пламя проходит между дров, как облизывает ноги и юбку матери, как крадётся выше. Мать держалось достойно, уходя вслед за мужем. Она искусала губы в кровь, но не кричала. Сидела с ровной спиной. Разве что потом, когда пламя захватило её всю, объяло её распущенные волосы, когда дым уже скрыл от нас её лицо, исказившееся от боли, она всё-таки сорвалась на крик. Последний крик, полный боли, отчаянный, похожий на вой. А потом упала на грудь отца. И больше не двигалась, когда пламя её облизывало.
Мы с сестрой упали на колени, содрогаясь от ужаса. Наша мать сгорела заживо, но было такое чувство, что огонь пожирает изнутри нас.
Я плохо помню, что было потом: мир помутнел и я, кажется, упала. В голове звенело. Только нежные руки ощущала, сжимавшие мои ладони. Только нежные руки сестры: матери больше не было…
Очнулась уже в темноте, разрезанной огнями факелов. Всё ещё у реки. Иша сидела возле меня и растирала мои ступни. Люди смотрели куда-то на реку. На месте, где сгорали тела родителей, осталось только пепелище. И совсем чуть-чуть пепла. Поняв, что всё закончено, разрыдалась, а сестра кинулась утешать меня. Дядя молча стоял возле нас. Его белые дхоти были слегка запачканы пеплом. Видимо, он был из тех, кто относил останки брата и его вдовы в воды священной реки. Оказал ещё одну заботу об умершем.
Совсем ещё маленький мальчик спросил отца, потеребив за ногу:
– Если Ганга – священная, почему мы стираем одежду в ней? Почему смываем свою грязь в ней, совершая омовение? Почему туда бросаем пепел и всё, что осталось от умёрших?
Отец строго посмотрел на него, но сын не унимался:
– Почему мы воду из неё пьём? Там же вода грязная!
Родитель серьёзно ответил:
– Ганга – река чистая. А грязь – грязная.
К ним подошёл отец старосты, видимо, далеко не отошёл и, услышав о внезапной смерти в родной деревне, счёл своим долгом вернуться и проводить нашего отца. Мы с Ишой поднялись и кинулись к нему, поклониться и коснуться его стоп – и он принял нас. Сначала моей головы коснулся своей правой ладонью, потом – сестры: