Три минуты молчания. Снегирь - стр. 7
– Отвальная – это здорово! Святой закон. А сколько ж ты на неё отвалишь?
– О чем ты говоришь, волосан! – Аскольд ему рот ладошкой прикрыл. – Мелко плаваешь, понял. Не хватит у него, так я пиджак заложу. Сейчас вот Клавку позову и заложу!
– Не надо, – говорю, – поноси ещё. Будь другом, поноси.
– Так, – кореш мой, Вовчик, соображает. – А ежели мы с собой кого приведём?
– Валяй, приводи свою трёхручьёвскую. И я свою приведу.
– Ясное дело, – Аскольд кивнул важно. – Какая же отвальная без баб? А кто она у тебя? Может, она какая-нибудь тонкая, не захочет с бичами в ресторане сидеть. Не все же такие, как ты, Сеня!
– Как так не захочет? Раз вы со мной – захочет.
Вовчик совсем растрогался – опять всем налил по полному, и мы опрокинули, а пивом уже не закрашивали, не до того было, и тут я почувствовал, что не худо бы и кончить.
Я закусил наспех, а потом встал и качнулся, голова пошла кругом, но всё же выстоял.
– Салют вам, бичи! До вечера.
– Да посиди ты, – Аскольд меня не пускал. – И не побеседовали, душой не раскрылись. А ведь интересный же ты человек, содержательный, многогранный!..
– В «Арктике» побеседуем. Всё в «Арктике» будет.
Тут Клавка подошла, не понравилось ей, что мы так расшумелись, а я её взял за плечи и поцеловал за ухом, в пушистый завиток.
– И тебя, дурёха, тоже приглашаю.
Она и не спросила – куда, только кивнула и засмеялась.
– Значит, так, – стал Вовчик черту подводить. – Столик на восемь персон. Это тридцатку кладём на первый заказ, ну и официанту на лапу…
Аскольд авторитетно бровями подтвердил. Чёрт знает, что у них там за арифметика. В жизни, наверно, за приличным столиком не сидели, с таких всегда деньги вперёд просят. Да мне перед Клавкой не хотелось торговаться. И неудобно было, что деньги у меня в платке, как у какого-нибудь сезонника. Но Клавка не стала смотреть, собрала посуду и ушла, и я развернул всю пачку и отсчитал – и на заказ, и на лапу, и за всё, что мы тут имели.
Торгаш заторопился, надел свою мичманку и снова сделался ладненький, ни в одном глазу.
– Погоди, – Аскольд мне сказал, – Клавка тебе сдачу сосчитает.
– Сами сосчитаете.
«Всё равно у вас, – думаю, – с Клавкой одна коалиция. Ну и чёрт с вами, а я буду – добрый. Помирать мне придётся с голоду – вы мне копья не подкинете, знаю. И всё равно я буду добрый. Вот я такой. Я добрый, и всё тут…»
Торгаш вышел со мною.
– Ты, – спрашивает, – серьёзно это, насчёт приглашения?
– Что за вопрос?
– А то, что девка правду сказала, ты к ним не больно жмись.
– Такая же она, эта девка!
– А не важно, кто учит. Ко всем прислушивайся. Гроши попридержи, не носи так. Уродовался, наверно, в море за эти гроши.
– А для чего ж уродовался? Чтоб скрипеть над ними? Пусть знают мою добрость.
– Это они знают, родной. А поэтому семь шкур сдерут – и мало покажется.
Ну что вы скажете – профессор! Но, между прочим, сам только что полторы шкуры содрал, – от стыда не помер.
– Будь здоров, – говорю. – Придёшь в «Арктику»?
– Точно не обещаю. А в смысле курточки – вспомнишь меня не раз. Ей сносу не будет. Заляпаешь чем – потри ацетончиком и опять она новая.
– Вспомню, – говорю. – Потру ацетончиком. Салют!
Я вышел из порта весёлый, и мороз мне был нипочём, вот только пиджак и пальто неудобно было тащить – все, кто ни шёл навстречу, ухмылялись: ну и фофан, обарахлился, до дому не утерпел. И я подумал – сколько ни живи с людьми, а что они про тебя запомнят? Как ты глупый и пьяненький по набережной шёл. И ладно, какая мне от этого печаль, не вернусь я в эти места никогда.