Три креста - стр. 9
Кочерыжка вся преисполнилась изумлением.
– Что за бред? Она ничего не путает?
– Прялкина ничего никогда не путает. У неё такая особенность.
– Интересно! Что это со мной было?
Забыв про боль, Кочерыжка взяла айфон и включила запись, которая начиналась криком: «Не смей совать мне ворованное! Не смей!» и громким шлепком пощёчины. Сложная перевязка продолжалась до той секунды, когда раздался грохот летящей гири, после чего и гиря, и мусор, и Кочерыжка низринулись по трубе в подвал. Но грозная медсестра, окончив свою работу, не удалилась. Она желала знать продолжение. Любопытство было её единственной слабостью.
Продолжение оказалось не очень долгим – аккумулятор айфона сел уже через три минуты после падения. Вслед за этим падением наступила странная тишина. Она походила на тишину больничного коридора перед обходом – тишину, сотканную из нервозного ожидания ста больных вердикта врача высшей категории, кандидата наук Виктора Васильевича Гамаюнова. Но подвальная тишина – точнее, лишь малая её часть, которую мог выплеснуть айфон, была несравнимо более страшной. От неё волосы шевелились на голове. И вдруг её прервал голос. Хриплый, мужской, отрывистый. Он спокойно бросил несколько фраз. Потом запись кончилась.
– Это дворник, – произнесла Кочерыжка, глядя в глаза медсестры, которые стали больше очков, – Он пришёл в подвал, чтоб вытащить из него мусорный контейнер, и в нём увидел меня. И что-то сказал по-своему, по-таджикски.
– Не по-таджикски, – два раза дёрнула головой медсестра, берясь за свою тележку, – я знаю, как говорят таджики с киргизами. Ничего похожего.
– Значит, дворник – узбек.
Эта версия медсестре также показалась более чем сомнительной. Катя лязгающую тележку к мужским палатам, она успела что-то сказать другой медсестре, которая шла делать укол Кочерыжке. Чтобы не отвечать на новую серию идиотских вопросов, последняя хорошенько сделал вид, что крепко уснула, и что укол не вырвал её из объятий сна. И вскоре она взаправду спала, хоть мимо неё сновали в большом количестве медработники и больные. Последние приставали к первым с какими-то тошнотворными требованиями, просьбами и расспросами.
Разбудила её в час дня всё та же очкастая медсестра. Тележки с ней уже не было. Зато был сутулый старик в больничном халате – жёлтый, взлохмаченный, длинноносый. Его большие, заспанные глаза смотрели на Кочерыжку сосредоточенно.
– Лазарь Лазаревич, знаток древних языков из восьмой палаты, – с пренебрежительной торопливостью отрекомендовала этого странного персонажа стервозная медсестра, – включи-ка нам, Верочка, эту запись.
– Лена, я не знаток древних языков, – запротестовал пациент, заметно картавя, – мои познания ограничиваются шестью, причём два из них …
– Верка, пожалуйста, поспеши, не то будет лекция, – перебила Лена, – а у меня ещё полно дел!
Кочерыжка молча включила текст. Прослушав краткий, отрывистый монолог в конце этой записи, Лазарь Лазаревич напрягся и попросил её повторить. Он явно был озадачен. Лена и Кочерыжка очень внимательно наблюдали за ним во время повтора записи. Было ясно, что смысл произносимого ему ясен, так как в его заспанных глазах появился ужас. Но ничего объяснить старик не успел. Он вдруг покачнулся и рухнул навзничь, закатывая глаза. Очкастая медсестра бросилась к нему, криком призывая врачей, куривших у лифта. Но было поздно. Старик уже не дышал.