Три книги про любовь. Повести и рассказы. - стр. 13

Тётку затрясло: у неё и на один-то пирожок денег не было, а не то что на добрый десяток, которые Машка продырявила. Как она ту в охапку схватила и уволокла через сквер на Набережную, чтобы окольными путями до бабулиного дома добежать, – сама не помнит.

Вот теперь тётка с бабулей за столом, а Машка в углу стоит, в одних трусах, чтоб на улицу не смела сбежать. Носом к стенке. Ноги косолапые, длиннющие, как лианы в джунглях друг друга оплели. На правом полупопии, чуть пониже трусов, след от тапка, с которым тётка вокруг стола за ней гонялась. Достала-таки…

– Что ж, – говорит бабуля, звякая чайным стаканом о блюдце. – Всё закономерно. В кого же она такая артистка-то? В тебя-а-а-а. Вывела ребёнка из дома и веди, не отпускай, от пункта до пункта. Нет, черь-ти тебя разобрали пирожки щупать… Вот теперь хлебай.

А тётка наклонилась над столом низко, лица не видно. Сопит, чайной ложечкой в стакане болтает. Потому что крыть нечем. Всё правда.

В 1975 году мне было семнадцать лет. Мы с папой в тот год путешествовали по Крыму на автомобиле. Незабываемо. Но две короткие недели промчались, как сладкий сон, и надо было возвращаться домой.

…Наш пыльный, крашенный веником, гремящий всеми частями тела «Москвичок» трюхал по пыльному шоссе уже почти в ста километрах от дома, когда папин зоркий глаз выхватил как-то кривовато съехавшую на обочину небесно-голубую машинку и людей, копошащихся около неё.

Кодекс советского автомобилиста предписывал немедленно остановиться и оказать помощь. Что мы и сделали – съехали с дороги и притормозили чуть поодаль от терпящих бедствие.

– «Жигули» третьей модели, – завистливо вздохнул папа, опознав чудо отечественного автопрома, и мы быстрым шагом почапали узнавать, что случилось.

Их оказалось четверо: глава семейства курил в сторонке с непроницаемым лицом, девочка моего возраста стояла чуть правее и смотрела в сторону луга, обрамлённого пышными кустами, с жёлтой тропинкой сбоку, спускающейся к речке. По склону, ведущему вниз, бежал, подпрыгивая, кружась, мальчишка-подросток лет одиннадцати; он задирал голову к небу, что-то восторженно кричал, размахивая руками… Устал в машине, видимо. За открытой передней пассажирской дверцей угадывалось какое-то копошение; женская рука выбросила на обочину резиновый коврик.

– Здравствуй, – в спину девочке произнесла я. – Я – Ирина.

Девочка оглянулась. Она оказалась такой красивой, что мне немедленно захотелось причесаться. Тёмные волосы, высоко забранные в конский хвост, чудесные синие глаза, чуть подтянутые жёстко схваченными волосами к вискам, маленький улыбчивый рот с мило вырезанной верхней губой…

– Я – Лена, – немедленно откликнулась она. Рот приоткрылся в улыбке, и показались сахарные зубки, не идеально ровные, а немного «толкающиеся» друг с другом, словно им было тесновато. Но от этого девочка выглядела ещё милее.

Между тем над дверцей показалась голова её мамы. Женщина сделала шаг вправо, распрямила затёкшую спину и на пару секунд застыла перед нами во всей красе. Вот это было нечто! Это была Джина Лоллобриджида и Лолита Торрес одновременно! Яркие, удивительные, фиалковые глаза, капризно изогнутый рот, от которого глаз не оторвать, тёмные короткие кудри, растрёпанные, буйные, вольные и в то же время как-то очень правильно обрамляющие голову, идеальный овал лица, нежная родинка на щеке… Из-за капота машины было видно только верхнюю часть её тела – ловко схваченную сарафаном тонкую талию, высокую гордую шею, обрамлённую какой-то шлейкой, поддерживающей сарафан… Звезда итальянского кино.