Три Дюма - стр. 38
Вскоре она стала жаловаться на его ненасытность. Ему не хватает деликатности, говорила она. По ее мнению, она не получала от него той порции «возвышенных чувств», на которые имеет право чувствительная женщина. Она упрекала его в том, что он не умеет наслаждаться любовью, не могла привыкнуть к бурному темпераменту своего любовника, страдала от сердцебиений, головокружений и приступов ипохондрии. Он оправдывался:
«Мой безумный и злой, добрый и милый друг мой, как я тебя люблю! Больна ты или здорова, весела или печальна, сердита или ласкова, что значат слова твои, если ты сидишь у меня на коленях и я прижимаю тебя к сердцу? Говори мне тогда, что ты ненавидишь меня, что ты меня презираешь, – пусть, если тебе так хочется, – но ласки твои все равно опровергают тебя…»
Дюма, как только у него появлялись деньги, немедленно их тратил. Так как постановка «Генриха III» принесла ему приличную сумму он снял в Пасси маленький домик для Катрины Лабе и своего ребенка и квартирку для себя в доме № 25 по Университетской улице. Там на подоконниках цвела герань, которая стала для Александра и Мелани символом их любви.
«Переезд почти окончен, мой ангел. Я сам уложил наши картонки, белье, картофель, масло и сахарное сердце. Нам будет там неплохо, к тому же это гораздо ближе к тебе и гораздо меньше на виду, потому что на лестницу выходит только дверь нашей квартиры, а дом принадлежит торговцу мебелью, так что все будут думать, что ты зашла что-нибудь купить…»
Здесь царила Мелани, здесь собирался узкий кружок верных друзей: Адольф де Левей, офранцузившийся швед, очаровательная муза Дельфина Гэ, здесь бывали Бальзак, Гюго, Виньи. Здесь Дюма прочел новый вариант «Христины». Он воспользовался проволочками цензуры, чтобы основательно переделать пьесу, добавил к ней пролог в Стокгольме, эпилог в Риме, ввел второстепенную интригу и еще один персонаж – Паулу, любовницу Мональдески. Теперь королева мстила не за политическое предательство, а за любовную измену.
Тем временем «Христина» Сулье с треском провалилась в Одеоне. Директор театра Феликс Арель написал Дюма письмо с предложением поставить его пьесу. Дюма из щепетильности посоветовался с Сулье, и тот ответил: «Собери обрывки моей «Христины» – а их, предупреждаю тебя, наберется немало, – выкинь все в корзину первого проходящего мусорщика и отдавай твою пьесу». Получив разрешение друга, Дюма принял предложение Ареля.
В те времена считали, что Одеон находится где-то на краю света. В 1828 году его было даже закрыли, но мэры трех кварталов, окружавших Люксембургский сад, потребовали, чтобы Одеон открыли снова. «Для них, – писал Дюма, – это вопрос коммерческий, и дело тут не в искусстве. Они хотят вдохнуть жизнь в парализованную половину могучего тела Парижа». Дюма считал, что конкуренция Одеона подхлестнет Французский театр, который не пускал на свою сцену неизвестных авторов. Но газеты ополчились против этого отдаленного театра: «Одеон? Да кто знает, где это?.. Одеон прогорит и без огня»*. Наконец в 1829 году директором Одеона стал Арель.
Арель, личность необычная, был когда-то аудитором государственного совета, генеральным инспектором мостов, при империи префектом департамента Ланды, потом, когда Реставрация положила конец его административной карьере, он стал директором театра, так как был любовником мадемуазель Жорж – основание, надо сказать, вполне достаточное. Умный и язвительный Арель, вечно стоявший на грани банкротства, вряд ли заслуживал доверия, но, как писал Дюма, «видеть его всегда приятно, потому что он очень занятный собеседник. Дайте ему в лакеи Маскариля* и Фигаро, и, если он не обведет их обоих вокруг пальца, можете называть меня Жоржем Данденом*…»