Три дня после Рождества - стр. 5
Но Юров никогда не воспринимал Игоряшу надоедливым. Просто Игорь стремился сделать все идеально правильно, но по быстрому, больше темой не заморачиваться, а срочно переходить к новым свершениям. Многие пугались и даже пытались увернуться от Игоряшиных благодеяний, но в конце концов не могли не признать, что «все становилось только лучше».
Даже своим решением оставить университет (два года исканий себя на историческом, год странной жизни на юрфаке) и поступить в школу милиции, своим переездом в «анклавную губернию», где Костянко-старший получил приличную должность, а сын сразу же стал «не чужим мальчиком», Герман Юров тоже обязан исключительно другу.
А на придуманную Игорем кличку Герман давно уже не обижался. Появилась она не со зла или желания поддразнить, а благодаря все той же питерской соседке:
«Спасибо, Гермаша, вы так меня выручили!».
А он-то старался, таскал старой «барышне» по первому требованию то хлеба, то молока, то в аптеку, никогда не отказывал!
Лучший друг, которому и в голову ни разу не пришло переиначить суровое имя Герман, ржал несколько минут, пробуя на все лады другие варианты. Так и появилась «Манюня», но только для личного пользования. Ни одна живая душа ни в школе, ни во дворе об этом не узнала, даже когда они крупно поссорились из-за Катьки, а потом из-за мотоцикла, …но это старые истории…
И если Игоряша орёт в трубку «Манюня», значит приключилось нечто из ряда вон выходящее. Лейтенант Юров вышел на следующей станции, протоптал новую серую дорожку на ещё неочищенной от снега платформе, в ожидании обратной электрички успел порадоваться, что и причину для Матрёшки теперь сочинять не надо… Уже в тамбуре отправил жене короткое сообщение « не знаю, разберись сама, у нас двойное убийство».
День первый. 4
4.
К одиннадцати часам проспект был уже заполонился праздно гуляющей публикой. На толстые шапки и многослойно намотанные шарфы мягко опускались большие пушистые снежинки. Из приоткрытых дверей магазинчиков слышались простенькие рождественские песенки с обязательным позвякиванием колокольчиков…
Так бы и сидел в кафешке, на мягком диване с самой большой кружкой чего-нибудь уютного, глазел из окна на всё эту милоту…
Но Герман, выбиваясь из последних сил, торопился как мог, лавируя между тепло одетыми довольными жизнью людьми, согревающими руки о высокие стаканы с дымящимся глинтвейном или кофе. Юров свои трясущиеся руки держал в карманах и всю дорогу твердил простенький адрес частного дома, всего в ста метрах от «его» парковой скамейки, это он ещё в электричке по карте посмотрел.
– С Рождеством, болезный, – дружеский удар по спине чуть не отправил Германа в нежелательный «полёт» мордой в снег.– Чего машину так далеко поставил, плетёшься нога за ногу? Там нас целый генерал ждёт, а ты ползёшь как зимняя муха!
«Господи, благодарю тебя!», чуть не воскликнул Герман, так он был рад услышать полный здорового оптимизма голос Костяныча, и схватился за рукав Игоряшиной куртки.
– Видочек у тебя, однако, прям олень Рудольф!
– Почему олень? – обиженно просипел Герман.
Игоряша засмеялся, услышав его голос.
– Личико ваше, сударь, бледненькое, щетинка клочками вылезла и нос большой и красный, разве что не светится. Олень и есть! Тебя где носило, товарищ олень? Маринка твоя мне трезвонила целую ночь, все узнать хотела в каком борделе ты в засаде. Если что, ты в Советске с таможней застрял, не знаю, поверила или нет…Да шевелись ты быстрее! Говорю же, генерал ждёт!