Три цветка и две ели. Второй том - стр. 33

– Дааа, – огорченно протянул Адальберти. – Ну, я собрал всё, что мне необходимо. Если что-то еще вам нужно, то я постараюсь всем помочь.

«Хорошо бы ложе другое, – подумала Маргарита, глядя на широкую двуспальную кровать. – Почивать с Соолмой в одной постели – всё равно, что с ларгосской гадюкой».

– Превелико благодарю, Ваше Высочество, – произнесла Маргарита. – Многого мне не требуется и есть всё необходимое.

Принц ей поклонился без руки у сердца, она же присела так низко, как позволял ей сделать ее огромный живот. В дверях Адальберти встретился с Соолмой, галантно раскланялся и с ней, пропустил и придержал для нее дверь. Черная Царица осмотрелась в каюте и поджала губы, наткнувшись взглядом на кровать, – спать в одной постели с Маргаритой ей тоже не хотелось.

– Я пойду к Рагнеру, – сказала Соолма. – Это напротив, стучись туда, если плохо себя почувствуешь. Наверно, я там и заночую, – добавила она.

– Пойдешь к нему на ложе?! – усмехнулась Маргарита, снимая плащ. – Он же только что нежно прощался с любовницей, а ты бежишь к нему?! Да ты и впрямь с повадками собаки, как Айада, – тебя бьют, а ты всё ластишься.

– Айада – волчица, а не собака, и Рагнер ее никогда не бьет. И меня твои слова не обижают. Кажется, то, что ты хочешь внушить мне, священники называют Гордыней. Порок, с каким надо бороться в восьмиду Любви, – усмехаясь, добавила она, – не то наступит Конец Света.

Соолма ушла. Оставшись одна, Маргарита легла на постель и накрылась своим меховым плащом, не шевелясь и больше не плача. Когда «Гордость веры» тронулась, она продолжала лежать, не желая никого видеть или слышать. Лежала и поглаживала, как кошку, свой великий живот.

«Белая башенка»

Четвертой рыцарской Добродетелью являлось Благородство с символом оленя, а ее Пороком являлась Низость с символом ворона.

С этой Добродетелью всё обстояло еще сложнее, чем с Честью. Во-первых, разделяли понятия «быть благородным» и «поступать благородно». Поступать благородно мой любой, когда брал пример с достойных аристократов и рыцарей, а быть благородным можно было лишь по рождению, оттого аристократы неохотно впускали в свой род простолюдинов, тем более торговцев и уж самое позорное – землеробов. Однако супружество с незнатной красавицей, произошедшее по любви, прощалось мужчине – красота тоже являлась признаком благородства, то есть исключительности, и привнесение ее в свой род являлось понятным. Зато супружество, заключенное из-за денежной выгоды, заслуживало позора – благородство нельзя было купить, как товар в лавке, и титул (почетное звание) заслуживали достойными высокого уважения деяниями.

К концу одиннадцатого века третье сословие мирян, всё богатея, многое могло себе позволить; купцы предлагали состояние за титул, и даже грань между теми, кто беден, и теми, кто богат, сильнее и сильнее размывалась, несмотря на законы «О роскоши». Аристократы, напротив, беднели в погоне за этой роскошью, доказывающей «черни» их исключительность: закладывали земли, вырубали леса, входили в такие долги, что иногда поддавались соблазну с легкостью поправить свои дела выгодным супружеством.

Рыцари тоже делились на неблагородных и благородных («из благого рода»). Неблагородный рыцарь знал в совершенстве четыре воинских мастерства: владение копьем, фехтование мечом, верховую езду и плавание в доспехах. Благородный аристократ с отрочества познавал хитрости соколиной охоты и игры в шахматы, обучался стихосложению и учтивой культуре – преклонению перед Прекрасной Дамой, жертвенности ради высоких идеалов, безупречному поведению с равными и неравными, стремлению к подвигам. Даже не будь рыцарского устава – свода запретов, правил и предписаний, такой воин вел бы себя достойно и не терпел бы несправедливости, как того требовало его естество – то самое загадочное благородство. И оттого оскорбление знатного, благого рода от простолюдина являлось кощунством и заслуживало позорной смертной казни. Аристократы же выясняли меж собой отношения на дуэлях, отстаивая честь рода и смывая с него позор кровью.