Тревожный месяц вересень - стр. 14
– Обыкновенно. Здоровые дядьки. Один молодой, совсем еще парубок. Вот тут у них, – он показал на грудь, – по автомату немецкому, в голенищах – обоймы, еще при кобурах, при пистолетах, гранаты в сумках… Приличное у них обеспечение. И морды сытые. Смеются!
– Почему смеются?
– А чего им горевать? Не я же их поймал, а они меня. «Ты, что ли, – спрашивают, – «ястребок»?» – «Ну я!» А чего отпираться? В кармане у меня бумага с печатью. «Так это ты, – говорят, – против нас тут воюешь?» – «Ну я!» – говорю. Сняли они с меня карабин, ссадили с лошади, достали бумагу, почитали. «Не поддельная, – говорят, – бумага, подпись Гупана мы знаем, все правильно». Я думаю: будут они с меня сапоги снимать или нет? Сапоги не казенные, хорошие, если не снимут, старшему, Ваське, достанутся, когда меня найдут. Лошадь, думаю, ладно, лошадь все равно государственная, ей в казну возвращаться… Хотя, конечно, лошадь тоже жалко, – поспешно поправился Попеленко. – Ну, тут они выкинули из карабина обойму, отдали мне мое личное оружие. «Садись, – говорят, – на свою клячу и скачи назад, а то дети дома плачут. Нам, – говорят, – голову тебе оторвать – как огурец перекусить. Только мы украинцев, которые многодетные и аккуратно держатся, мы таких не давим, а по первому разу пояснения даем… Ты нас пойми!» «Пояснили» они мне по морде раза три и отпустили. «Только, – говорят, – не оглядывайся, мы этого не любим, у наших автоматов сильно легкий спуск». Скачу я и думаю: может, и в самом деле врежут в спину, да только нет, не будут: зачем же им лошадь портить? Ведь хозяйственные же люди, по амуниции видно.
– Так! – сказал я и стукнул по столу. – И ты об этом никому не сказал?
– Доложил Штебленку.
– А он?
– Он, так я думаю, – Попеленко снова склонился ко мне, – никому не сказал, чтоб мне по шее не дали. Он добрый был мужик.
– А почему они его повесили, а тебя отпустили, как ты думаешь?
Попеленко пожал плечами:
– Да кто ж его знает? Ведь как вожжа под хвост попадет. А может, он им чего обидное сказал. Он рисковый был… Боевой!
«Зато ты боягуз!» – хотелось сказать мне, но девять пар глаз, глядящих из темного угла, удержали меня.
Попеленко посмотрел под стол, где стояла бутылка, перевел взгляд на меня и вздохнул:
– Ох и переживание было. Опять руки затряслись!..
– Сколько их было? – спросил я.
– От четырех до десяти, – сказал Попеленко. – Момент был такой, что никак не мог пересчитать. Всю арифметику из головы вышибло.
– Ты никого из них не узнал?
– Нет, никого. Они не местные. Видать, тот, кого б я узнал, в сторонке был, за кусточком.
– Почему ты так думаешь?
– Так должен быть кто-то из местных. Чего б они возле села отирались? И опять-таки, кормит их кто-то. Ведь ни разу не слыхать было, чтоб кого ограбили. Что ж они, святым духом живы? Кто-то кормит… Факт! И обстирывает – рубашки на них были чистые, воротнички не замусоленные. Мужик так не постирает. Я, скажем, постираю или баба, – он с уважением посмотрел в сторону молчаливой жены, – это ж разница!
– На косуль охотятся, – сказал я невпопад, вспомнив стрельбу возле «предбанника».
– Одной косулей не будешь сыт, – солидно ответил Попеленко. – И не косуля их обстирывает. Кто-то местный есть среди них. И к местному кто-то ходит, факт!..
– Ишь ты наблюдатель какой! – сказал я. – Воротнички заметил, а посчитать забыл.