Трещина - стр. 5
– Ты что, спать сюда приехал, что ли?
Это был водитель «газика». Он повернулся лицом к Отченашенко с водительского сидения, и тот увидел впервые его лицо. Увидел потому, что в салоне горел свет, а машина стояла. Лицо было как лицо, кому-то оно могло показаться и простоватым, и добродушным, большое такое лицо с крупным прямым носом и щетинкой усов под ним. Женщины могли бы даже полюбить такое лицо, впрочем, женщины могут любить и не такие лица, это-то уж Никодим Филиппович знал точно! Да и нет такого лица в природе, которое бы не показалась женщине достойной внимания. Отченашенко, на собственной, что называется, шкуре испытал это. Его жена, Люся, видя не приспособленность мужа к рыночной стихии, ушла к толстому, колченогому выходцу из Средней Азии – Ибрагим-беку, владельцу крупнейшей гостиницы в городе.
Однако всякому терпению есть предел и Никодим Филиппович взорвался:
– Я попрошу Вас! Я буду жаловаться на Вашу грубость и бестактность самому господину Дурдынину!
– Ну?
– Что, ну? – Опешил от такого вопроса Отченашенко.
– Ну, я говорю, жалуйся.
– И пожалуюсь! – Дерзко ответил Никодим Филиппович.
– И пожалуюсь, хотя это не в моих правилах!
– Ну?
– Что Вы, все «ну», да «ну»? Издеваетесь что ли?
– От чего же издеваюсь? Жалуйся.
– Вот и пожалуюсь, как на место доставите!
– Зачем же на место? Жалуйтесь сейчас.
Не хорошее предчувствие холодком сжало сердце Никодима Филипповича и во рту от этого предчувствия высохло.
– Так я жду, Отченаш…
– Отченашенко, – поправил незнакомца, Никодим Филиппович и слегка заикаясь, продолжил:
– Вы, Вы господин Дурдынин?
– Сегодня, положим, Дурдынин, а завтра, глядишь и сам Кобелев!
Он как-то странно мотнул головой, подбородком от левого плеча и шипящим, свистящим голосом добавил:
– А может, и самим Собакиным стану!
И совсем не к месту, сказал странное:
– Судьба, знаете, роли, словом, театр жизни…
– Так, это Вы… с Вами я должен заключить контракт.
Враз осевшим голосом спросил Никодим Филиппович.
– Может и со мной, а может, и нет. С контрактом ты, погоди, ты жаловаться хотел. Это любопытно.
Он посмотрел в лицо Отченашенко и раздумчиво произнес, растягивая слоги:
– Давно не слышал, как жалуются.
– Ну, это я так, понимаете ли… Дорога, то да сё…
Начал оправдываться Никодим Филиппович, ужасаясь от мысли, что вот, снова попал в дурацкое положение.
– Значит, жаловаться не будем?
Незнакомец почесал лохматую, видимо ни когда не видевшую ножниц парикмахера голову, почесал аппетитно, запустив в неё обе руки, и чесал с каким-то остервенением, а потом выдохнул с явным облегчением:
– Блохи, будь они прокляты! Так, что? Жаловаться не хочешь?
И, выждав паузу, заметил:
– А жаль. Сегодня самое подходящее время для жалоб. Понимаешь ли, люди все время жалуются в неподходящее время! Вот ты, специалист, рассуди; от чего это людям приходит в голову жаловаться в неподходящее время, а когда нужно – хоть бы одна-единственная жалоба?!
Отченашенко молчал, не зная, что ответить и самое главное – как нужно ответить. Незнакомец нагнулся и вытащил из под сидения баул, и, обернувшись к Никодиму Филипповичу, сказал:
– Ну, коли жаловаться не хочешь и ответа не знаешь, то хоть пить-то можешь?
Неожиданно для Отченашенко, сидение, рядом с водителем, резко откинулось назад и ему еще раз зашибло руку. Откинутое сидение образовало нечто похожее на стол. Водитель, он же, как оказалось – Дурдынин, стал извлекать из баула снедь. Это были копченые колбасы, стеклянные баночки с красной икрой, резанный на ломти черный и сдобный хлеб, какие-то соления, шмат сала обильно нашпигованного чесноком и в довершении всего литровая бутылка водки.