Тренер Култи - стр. 45
Он даже бровью не повел.
– Эй, сарделька немецкая! – Я что, сказала это вслух?
Когда немецкая сарделька все же поднял голову, я поняла: да, сказала. Ну, могло быть и хуже, конечно, но теперь отступать уже поздно.
– Ты это мне? – переспросил он.
Я сосредоточилась на дрожащих от напряжения руках, на гневе, горящем в груди, и ответила:
– Да, тебе. Я все понимаю, тебе плевать на успехи команды, ты не собираешься нам помогать. Хрен с тобой, здоровяк. Хочешь вякать на нас, хотя не имеешь никакого права говорить, кому что можно и нельзя делать? – Я красноречиво взглянула на него, как бы напоминая о том, что я для него сделала. Лицемер сраный. – Пожалуйста. Груби нам сколько угодно, переживем. Уж я точно по ночам плакать не буду. Но не смей так обращаться с фанатами. Уж не знаю, какие порядки в твоих командах, но мы здесь относимся к людям с уважением и благодарностью. Неважно, попросят у тебя расписаться на фотке или на заднице, – берешь и выполняешь их просьбу с улыбкой. И уж тем более никто не давал тебе права грубить моему отцу. Он был готов землю за тобой целовать, настолько от тебя фанател, и ты посмел ему нагрубить? Боже! Все знают, что противник из тебя отвратительный, но вот уж не думала, что ты такой урод даже с людьми, которые поддерживают твою карьеру.
Рядом кто-то задыхался. Подозреваю, что я.
– Он просто хотел с тобой встретиться и, не знаю, сфотографироваться, чтобы потом хвастаться перед друзьями. Мой папа – лучший человек на планете, и он несколько недель только и мечтал о том, чтобы с тобой познакомиться. А в итоге ушел расстроенным и разочарованным, так что спасибо тебе большое, слышишь, ты, просроченнный тортик «Шварцвальд»![12]Надеюсь, когда к тебе подойдут в следующий раз, ты уделишь человеку две минуты своего драгоценного времени, которые он потом будет целый год вспоминать.
Профессор кислых щей, черт тебя дери.
Ладно, последнее я вслух не сказала, но подумала.
Еще подумала ткнуть ему под нос средними пальцами с обеих рук, но сдержалась.
Руки сами собой сжались в кулаки, и я стиснула зубы, глядя на него в гробовом молчании.
Я думала, что выговорилась, но потом он моргнул, и его глаза вдруг напомнили мне позднюю осень в Нью-Гемпшире, где я однажды играла, и внутри ожила тринадцатилетняя девочка – та самая, что боготворила этого человека и считала его самым лучшим на свете.
Она ожила – и умерла, не прошло и секунды. А из ее пепла восстала Сэл, которая понимала, что с годами люди меняются. Взрослая женщина, которой насрать на Райнера Култи. Не он сидел на моих тренировках и играх. Не он переживал из-за моих травм, и не он дразнил меня, пока я восстанавливалась. В своем сердце я хранила людей, которых любила и уважала, которые заслужили мою заботу и преданность.
Райнер Култи ничего для меня не значил. Когда-то давно он вдохновил меня, это правда; но не он помог воплотить мою мечту в жизнь.
– Я понимаю, на этом поле никто не сравнится с вашим величием, мистер Култи, – с максимальным сарказмом сказала я. – Но для меня папа – это святое. И когда ты в следующий раз расстроишь кого-нибудь своим наплевательским отношением – это будет чей-то отец, или мать, или брат, или сестра, или дочь, или сын. Подумай об этом.
Гребаный братвурст[13].
Ответа не было, – к счастью, я его и не ожидала. И хорошо: все равно я сильно сомневалась, что от этого равнодушного пофигиста можно добиться хоть каких-нибудь искренних извинений.