Трансчеловек - стр. 48
Коля спросил громко:
– Значит, ты, Аркадий, вроде бы не самый дурной на свете, покупать такое не станешь?
– Ну нет, – отрезал Аркадий с неподдельным возмущением. – Ни за что! Чтоб я кормил этих жуликов, покупая их… безобразия? Да ни за что!.. Ну ни за что!
Леонид прислушался, на лице явное сомнение, заговорил с некоторой нерешительностью:
– В свое время я специализировался по Гете… Так вот он, написавший на старости лет «Фауста», на самом деле в молодости много лет потратил на поиски эликсира бессмертия. Даже собственную алхимическую мастерскую создал!.. И тоже полагал, что осталось вот-вот, но не больше чем десять лет, и бессмертие с вечной молодостью будет получено. Увы, эту мечту пришлось воплотить в поэме… Но бессмертие искал не только Гильгамеш. Его на полном серьезе искали и Гален, и Ко Хуан, и Авиценна, и Роджер Бэкон. Самое интересное, что все они, опираясь на достижения своей эпохи, отвечали уверенно: «Через десять лет найдем рецепт бессмертия!»
Он говорил уверенно, но глаза грустные, мерзкий холод пробежал по моей спине. Леонид умен, знает, что говорит. Вполне возможно, что бессмертие хранится у природы в той же коробочке, где и термоядерный синтез. Сколько я себя помню, о нем говорят, что вот-вот будет достигнут. Да что там я, отец мой с детства слышал заверения, что термоядерные станции пустят вслед за атомными. И что термоядерные будут намного экономичнее, так что сразу вытеснят атомные.
Коля сказал с гусарским смешком:
– У Гете была последняя надежда продлить жизнь, как он считал, когда в возрасте восьмидесяти двух посватался к восемнадцатилетней девице…
Леонид кивнул.
– Да, тогда считалось, что молодая девушка способна разогревать застывающую кровь старцев. Но у Гете вышел облом, он был безобразно тучен, и девица не решилась… Да и не помогло бы, как не помогут все эти современные средства. Надо не тешить себя беспочвенными надеждами, а принять свой жребий. И постараться пройти жизненный путь достойно.
Лицо скорбное, даже торжественное, словно обращался к вечности и то ли укорял ее, то ли бахвалился, что вот, дескать, как мужественно по-керкегоровски и даже а-ля Камю смотрит в лицо беспощадному небытию.
Жанна сказала мягко:
– Вы слишком всерьез это принимаете. У Володи это вызвано… ну, вы же знаете, особыми причинами.
– Его потряс, – поддакнул Аркадий, – сам факт, что мы – смертны. Обычно об этом не думаем. Мы все живем, как будто мы бессмертны. А тут вдруг пришлось взглянуть в лицо беспощадной реальности.
Я помалкивал, обо мне говорят, как о свихнувшемся, ну да ладно, пусть говорят. Так они самоутверждаются, так они выше, умнее и вообще. Но когда я смотрю на них, то приходит в голову дикая мысль, что как раз их знания и усвоенный пласт многовековой культуры и является тормозом на пути понимания новых реалий.
У меня, к примеру, нет этой высокой культуры, потому легко усваиваю все новое, даже если это новое подобрал на помойке. А вот они хорошо и твердо знают, что возможно, а что невозможно, что противоречит высшим ценностям, а что в струю, они видят плавное течение жизни, а я вижу впереди, вот прямо на следующем шаге, период сокрушающей переоценки ценности жизни. Все века и тысячелетия человек мечтал просто выжить, уцелеть. Кроме того, еще важнее было выжить клану, общине, племени, ведь там дети, кровь, ростки, и человек все века воспитывался в убеждении, что жизнь клана важнее жизни индивидуума. И потому самоотверженно жертвовал жизнью ради процветания племени: бросался в разлом на римском форуме, клал руку в огонь, ложился на амбразуру.