Трамвай «Желание» - стр. 32
Стелла. Что ты хочешь сказать?
Все та же песенка Бланш.
Стэнли. Эй, канарейка! Распелась? А ну-ка давайте из ванной! Сколько раз повторять?
Дверь из ванной распахивается, со звонким смехом выпорхнула Бланш, но, когда Стэнли проходит мимо, в лице ее мелькнул ужас. А он и не взглянул на нее, проходит в ванную, хлопнув дверью.
Бланш (беря щетку для волос). Ох, до чего же все-таки хорошо после долгой горячей ванны! Такая благодать… как прохладно, как легко на душе…
Стелла (из кухни, печально и недоверчиво). Правда, Бланш?
Бланш (с силой проводит щеткой по волосам). Да – такой прилив сил. (В руке ее весело зазвенел высокий стакан виски со льдом.) Горячая ванна да холодный виски – и вся жизнь предстает совершенно в новом свете. (Глянула из-за драпировки на Стеллу и перестает причесываться.) Что-то случилось! Что?
Стелла (поскорее отворачиваясь в сторону). Ну что ты, Бланш, ничего не случилось.
Бланш. Неправда! Случилось… (Расширившимися от страха глазами смотрит на Стеллу, та делает вид, будто поглощена приготовлением стола.)
Где-то далеко-далеко пианино захлебнулось в бешеном пассаже и смолкло, словно мелодия со всего разгону налетела на что-то, сорвалась и – вдребезги…
Картина восьмая
Три четверти часа спустя. За большими окнами – город, уже почти неразличимый в золотистых сумерках. Отблеск заката пламенеет на водонапорной башне или большой нефтяной цистерне, выходящей на пустырь, за которым открывается вид на деловую часть города. Она пунктирно обозначена вдали светящимися точками окон – зажгли свет, или еще не погас на них закат. За столом – трое, невеселая праздничная трапеза идет к концу. Стэнли поглядывает мрачновато, словно задумал недоброе. Стелла смущена и печальна. На лице Бланш застыла деланая, натянутая улыбка. Четвертый прибор на столе так и остался нетронутым.
Бланш (прерывая общее молчание). Отпустили бы хоть какую-нибудь шуточку, Стэнли. Ну, расскажите же что-нибудь, а? Что это на вас на всех вдруг нашло – не пойму. Потому что я отвергнута поклонником, да?
Стелла делает жалкую попытку рассмеяться.
Да, такого со мной еще не случалось, а опыт у меня немалый, и каких только мужчин я не знавала на своем веку, но чтобы самая настоящая отставка… Ха-ха! Не знаю уж, что и думать… Ну, расскажите же, Стэнли, анекдот, да посмешней. Нужно же разрядить атмосферу.
Стэнли. По-моему, до сих пор вы моих анекдотов не одобряли, Бланш.
Бланш. Нет, если занятно и без непристойностей, то почему же?
Стэнли. Да где мне – у вас слишком тонкий вкус, еще не угодишь.
Бланш. Тогда давайте уж я сама.
Стелла. Правда, Бланш, расскажи! Тряхни стариной.
Вдали зазвучала музыка.
Бланш. Ну, что ж… только что бы вам такое… Сейчас, сейчас, надо заглянуть в наш репертуар. Ах да! обожаю эти – из цикла о попугаях. А вы?.. Ну, ладно – об одной старой деве и попугае. Так вот, был у этой старой девы попугай, отчаяннейший сквернослов – такие знал виртуозные загибы, похлеще мистера Ковальского.
Стэнли. Х-ха!
Бланш. И утихомирить этого попугая было только одно средство – набросить на клетку покрывало, тогда он решал, что настала ночь и пора на боковую. И вот как-то раз – а дело было утром – только старая дева откинула с клетки покрывало на день, как вдруг… кого бы вы думали, видит у входа?.. Священника! Ну, она со всех ног к попугаю и поскорее – покрывало на клетку, и только уже после этого впускает священника. Попугай себе сидит смирнехонько, тихо, как мышь; но стоило ей спросить гостя, сколько ему положить сахару в кофе, как тот вовсю: